"Сидони-Габриель Колетт. Чистое и порочное" - читать интересную книгу автора

запоздало воспевает земные блага, выскользнувшие из её рук, а также
жестокость дающего, его низость и превосходство, мужчина вынашивает злобу,
над которой не властно время.
Мой приятель X., известный человек, расстаётся со своей скромностью и
прекрасным настроением лишь в те часы, когда, оставшись со мной с глазу на
глаз, принимается воскрешать своё прошлое - прошлое прославленного
любовника. "Ах уж эти шлюхи! - воскликнул он как-то вечером. - Среди них нет
ни одной, кто избавил бы меня от своих объятий". Он не употребил последнего
существительного, а прибег к другому, более хлёсткому слову,
свидетельствующему о страшно травмированном мужском желании.
Я редко встречала у женщин враждебность, которую мужчина испытывает по
отношению к любовницам, использовавшим его в чувственном плане. Будучи
житницей мужского изобилия, женщина знает, что она практически неистощима.
Неужели мне придётся уже на первых страницах этой книги заявить, что мужчина
столь же мало создан для женщины, как женщина предназначена для мужчины?
Дальше будет видно.
Я вернусь к упомянутому прославленному любовнику. Обладание, которое
мимолётно, как молния, вызвало у него, как и у большинства мужчин, способных
не ударить в грязь лицом, если можно так выразиться, перед большим
количеством женщин, особенно острое осознание собственного ничтожества,
сродни неврастении Данаид.* Если я правильно его поняла, он хотел, чтобы
какая-нибудь женщина полюбила его так сильно, что отказывала бы себе в
наслаждении.
______________
* Данаиды - согласно преданию, пятьдесят дочерей царя Ливии Данаоса,
умертвившие по совету отца своих молодых супругов в первую брачную ночь.

Но женщине трудно не отдаваться. К тому же в тот миг, когда наш
завоеватель догадывался об истинных целях любви и смутно видел огненное
пространство чистоты, связывающее двух совершенных любовников крепче, чем
узы плоти, его охватывало столь сильное желание, что он был готов броситься
на предмет своей страсти, повалить его со связанными руками и овладеть им
прямо на полу.
"Ах, - вздыхал он порой, - что за ремесло!" Мне всегда чрезвычайно
нравились его откровенность и признания; я надеюсь, что они не иссякли. Мы
выбираем для встреч какой-нибудь скрытый от глаз "салон" известного
ресторана, расположенного в центре города, в старинном здании, толстые стены
которого непроницаемы для звуков. Сначала мы ужинаем, отдавая дань
чревоугодию, а затем мой приятель X. начинает расхаживать по залу, курить и
говорить. Иногда он раздвигает занавеси со снежно-белой бахромой, и по
другую сторону оконного стекла возникает кусок бурлящего либо безмолвного
Парижа, с бликами, парящими над асфальтовым морем. Тотчас же меня охватывает
обманчивое чувство угрозы, таящейся в темноте за окном, и безопасности в
этих старых стенах, согретых чужими тайнами. Ощущение безопасности
возрастает, по мере того как я слушаю человека, который рассказывает о
людском наслаждении и людском пристрастии к созерцанию катастроф. Я ценю
дружбу этого человека, который временами изливает мне свою душу. Мне также
очень нравится, когда он встречает меня нагишом в своей клокочущей кухне; к
тому же он воздерживается от просьбы о помощи. С годами он всё более
подвергается нападкам недуга, распространённого невроза, омрачающего