"Сидони-Габриель Колетт. Странница" - читать интересную книгу автора

Рене, будьте прозорливы и скажите мне откровенно, не стали ли вы все
принесённые вами жертвы расценивать совсем по-другому с тех пор, как вы
снова обрели свободу воли? Теперь, когда вы уже не любите, вы понимаете их
настоящую цену! А прежде - это происходило на моих глазах, я вас знаю,
Рене, - разве вы не были, не сознавая этого, конечно, под воздействием
анестезии, которую милостиво делает любовь?
Зачем отвечать?.. Однако я готова спорить, но с самым злым намерением:
никто у меня теперь не вызовет умиления, разве что этот несчастный человек,
который обсуждает мои семейные беды, думая о своих. До чего же он ещё молод
душой, и раним, и отравлен тем ядом, от которого хотел уберечься!.. Как
далеко мы отошли от моей истории и от Максима Дюферейн-Шотеля...
Я хотела всё доверительно рассказать Амону и испросить у него совета...
Какие только дороги не ведут нас неизбежно к прошлому, и мы идём по ним,
изодранные сухими колючками. Мне кажется, что, войди сейчас Максим, мы с
Амоном не успели бы достаточно быстро перестроиться и предстали бы перед ним
такими, какими никто нас не должен видеть: Амон пожелтел от желчи, и левая
скула его подёргивается, а я сдвинула брови, будто меня терзает мигрень, и
вытягиваю вперёд шею, ещё вполне крепкую, но уже теряющую округлость юной
плоти.
- Амон, - мягко окликаю я его - не забыли ли вы, что я уезжаю на
гастроли?
- Уезжаете?.. Да, да, - подхватывает он как человек, которого
разбудили. - Ну и что?
- Как - что? А Максим?
- Вы, конечно, возьмёте его с собой?
- "Конечно"! Это не так-то просто, как вам кажется! В такой поездке
очень тяжело живётся. А вдвоём - тем более. Приходится подыматься и уезжать
ни свет ни заря, а часто и ночью, нескончаемо долго тянутся вечера для того,
кто ждёт, да ещё эти чудовищные гостиницы!.. Плохое начало для медового
месяца!.. Даже двадцатилетняя женщина побоялась бы предрассветного освещения
и дневного сна в вагонах, когда засыпаешь сидя после утомительной работы, и
выглядишь как труп с уже чуть отёкшим лицом... Нет-нет, для меня это слишком
большая опасность. Мы оба, и он, и я, стоим лучшего. Я думала о том, чтобы
отложить наше...
- Ваше слияние сердец...
- Спасибо... до конца гастролей, и тогда уже начать ЖИЗНЬ, о, такую
жизнь!.. Ни о чём больше не думать, Амон, удрать с ним куда-нибудь в глушь,
в такой край, где я могла бы коснуться рукой всего того, что меня
соблазняет, но проносится мимо, когда я стою у окна вагона: мокрые листья,
цветы, которые колышет ветер, покрытые как бы патиной фрукты, а главное,
ручьи - свободные, капризные, журчащие потоки... Понимаете, Амон, когда
живёшь уже дней тридцать в поезде, то от вида воды, текущей между берегами,
поросшими свежей травой, буквально съёживаешься, и начинает мучить просто
невыносимая жажда... Вы себе этого даже представить не можете... Во время
моих последних гастролей мы ехали в поезде каждое утро, а часто и после
обеда тоже. В полдень на лугах девушки, работавшие на фермах, доили коров: я
видела стоящие в густой траве медные лужёные вёдра, в которые тонкими тугими
струйками стекало пенящееся молоко. Боже, как мне хотелось выпить кружку
парного молока, увенчанного пеной, какая меня мучила жажда! Это стало
настоящей каждодневной пыткой, я вас уверяю... Так вот, мне хотелось бы