"Сидони-Габриель Колетт. Странница" - читать интересную книгу авторанарочитую весёлость...
Мы с Врагом всё ещё репетируем новую пантомиму. То в "Фоли-Бержер", куда нас пускают по утрам, то в "Ампире-Клиши", где нам на час предоставляют сцену. А ещё мы мечемся между кабачком "Гамбринус" - там обычно во время гастролей репетирует труппа Баре - и танцевальным залом Карнуччи. - Что ж, вырисовывается в общих чертах, - говорит Браг, скупой на похвалы как другим, так и себе. "Старый троглодит" репетирует вместе с нами. Это отощавший, всегда голодный мальчик лет восемнадцати, которого Браг то и дело хватает за грудки, поминутно одёргивает и так поносит, что мне его становится жалко. - Зачем ты так наваливаешься на мальчишку, он вот-вот заплачет. - Пусть плачет! Я ему ещё сейчас ногой по заднице врежу. Слёзы - это не работа. Быть может, Браг и прав... "Старый троглодит" глотает слёзы, старается изогнуть спину на доисторический манер и самоотверженно охраняет Дриаду, которая изгаляется перед ним в белом трико... Как-то утром на прошлой неделе Браг дал себе труд лично зайти ко мне, чтобы предупредить, что назначенная на завтра репетиция отменяется. Он застал у меня Амона и Дюферейн-Шотеля, мы втроём завтракали. Мне пришлось попросить Брага посидеть с нами хоть несколько минут, я предложила ему кофе, представила его своим гостям... Я заметила, что Браг нет-нет да и поднимает свои чёрные блестящие глаза на моего поклонника, с любопытством и одобрением разглядывает его, - он был явно доволен, и от этого я почему-то смутилась. Когда я провожала Брага до дверей, он не задал мне ни одного вопроса, не позволил себе ни фамильярной шутки, ни двусмысленного намёка, и от этого моё смущение лишь усугубилось. Чтобы не показаться смешной, я не посмела пуститься в объяснения типа: "Знаешь, это один мой приятель... Это друг Амона, он привёл его ко мне завтракать..." На Фосетте теперь красный сафьяновый ошейник, украшенный позолоченными гвоздиками в спортивном духе, - на редкость безвкусный предмет. Я не посмела сказать, что нахожу его безобразным... А она - проклятая угодливая сучка! - пресмыкается перед этим хорошо одетым господином, который пахнет мужчиной и табаком и ласково похлопывает её по спине. Бландина тоже лезет из кожи вон, до блеска протирает оконные стёкла, а когда приходит мой поклонник, сама, без моей просьбы, приносит поднос с чаем... Все, следуя примеру Амона, находятся как бы в заговоре против меня, все они за Максима Дюферейн-Шотеля... Но увы! Мне не стоит большого труда оставаться равнодушной!.. Равнодушной и более чем бесчувственной: отвергающей. Когда я пожимаю своему поклоннику руку, то прикосновение к его длинным пальцам, тёплым и сухим, вызывает у меня удивление и неприязнь. А если я ненароком дотрагиваюсь до сукна его сюртука, меня пронизывает нервная дрожь. Когда он говорит, я невольно отстраняюсь, чтобы меня не обдало его дыханием... Я ни за что бы не согласилась завязать ему галстук и предпочла бы скорее пить из стакана Амона, чем из его... Почему? Да потому что... он - муж-чи-на. Помимо своей воли я всё время помню, |
|
|