"Сидони-Габриель Колетт. Странница" - читать интересную книгу автора

нарочитую весёлость...

Мы с Врагом всё ещё репетируем новую пантомиму. То в "Фоли-Бержер",
куда нас пускают по утрам, то в "Ампире-Клиши", где нам на час предоставляют
сцену. А ещё мы мечемся между кабачком "Гамбринус" - там обычно во время
гастролей репетирует труппа Баре - и танцевальным залом Карнуччи.
- Что ж, вырисовывается в общих чертах, - говорит Браг, скупой на
похвалы как другим, так и себе.
"Старый троглодит" репетирует вместе с нами. Это отощавший, всегда
голодный мальчик лет восемнадцати, которого Браг то и дело хватает за
грудки, поминутно одёргивает и так поносит, что мне его становится жалко.
- Зачем ты так наваливаешься на мальчишку, он вот-вот заплачет.
- Пусть плачет! Я ему ещё сейчас ногой по заднице врежу. Слёзы - это не
работа.
Быть может, Браг и прав... "Старый троглодит" глотает слёзы, старается
изогнуть спину на доисторический манер и самоотверженно охраняет Дриаду,
которая изгаляется перед ним в белом трико...

Как-то утром на прошлой неделе Браг дал себе труд лично зайти ко мне,
чтобы предупредить, что назначенная на завтра репетиция отменяется. Он
застал у меня Амона и Дюферейн-Шотеля, мы втроём завтракали. Мне пришлось
попросить Брага посидеть с нами хоть несколько минут, я предложила ему кофе,
представила его своим гостям... Я заметила, что Браг нет-нет да и поднимает
свои чёрные блестящие глаза на моего поклонника, с любопытством и одобрением
разглядывает его, - он был явно доволен, и от этого я почему-то смутилась.
Просто глупость какая-то!..
Когда я провожала Брага до дверей, он не задал мне ни одного вопроса,
не позволил себе ни фамильярной шутки, ни двусмысленного намёка, и от этого
моё смущение лишь усугубилось. Чтобы не показаться смешной, я не посмела
пуститься в объяснения типа: "Знаешь, это один мой приятель... Это друг
Амона, он привёл его ко мне завтракать..."

На Фосетте теперь красный сафьяновый ошейник, украшенный позолоченными
гвоздиками в спортивном духе, - на редкость безвкусный предмет. Я не посмела
сказать, что нахожу его безобразным... А она - проклятая угодливая сучка! -
пресмыкается перед этим хорошо одетым господином, который пахнет мужчиной и
табаком и ласково похлопывает её по спине. Бландина тоже лезет из кожи вон,
до блеска протирает оконные стёкла, а когда приходит мой поклонник, сама,
без моей просьбы, приносит поднос с чаем...
Все, следуя примеру Амона, находятся как бы в заговоре против меня, все
они за Максима Дюферейн-Шотеля... Но увы! Мне не стоит большого труда
оставаться равнодушной!..
Равнодушной и более чем бесчувственной: отвергающей. Когда я пожимаю
своему поклоннику руку, то прикосновение к его длинным пальцам, тёплым и
сухим, вызывает у меня удивление и неприязнь. А если я ненароком
дотрагиваюсь до сукна его сюртука, меня пронизывает нервная дрожь. Когда он
говорит, я невольно отстраняюсь, чтобы меня не обдало его дыханием... Я ни
за что бы не согласилась завязать ему галстук и предпочла бы скорее пить из
стакана Амона, чем из его... Почему?
Да потому что... он - муж-чи-на. Помимо своей воли я всё время помню,