"Сидони-Габриель Колетт. Странница" - читать интересную книгу автора

жаба из бирюзы. Кольцо из нефрита цвета древесной лягушки соединяет стебли
роскошных белых лилий, которые мне вручили первого января... Что-то я
чересчур уж часто стала встречать на улице Дюферейн-Шотеля, который всякий
раз кланяется мне с наигранным изумлением...
Он заставляет меня слишком часто вспоминать, что существует желание -
этот властный полубог, этот выпущенный на волю хищник, который бродит вокруг
любви, но не подчиняется ей, - заставляет вспоминать, что я одна, здоровая,
ещё молодая, даже, пожалуй, помолодевшая за время моего затянувшегося
духовного выздоровления...
Чувственность? Да, я не лишена её... Во всяком случае, она у меня была
в те времена, когда Адольф Таиланди снисходил до того, что занимался со мной
любовью. Чувственность робкая, обыденная, расцветающая от простой ласки,
пугающаяся всяких изысков и полной раскрепощённости... Чувственность,
которая медленно возгоралась, но и медленно затухала, - одним словом,
здоровая чувственность...
Измена и годы страданий усыпили её. Надолго ли? В дни веселья и бодрого
самочувствия я восклицаю "Навсегда!", радуясь своей чистоте, тому, что я не
такая женщина, как все...
Но бывают и другие дни, когда я всё вижу в истинном свете и жёстко
говорю сама себе: "Будь начеку! Не расслабляйся ни на миг! Все те, кто
пытается к тебе приблизиться, таят в себе опасность. Но злейший враг - это
ты сама! Не успокаивай себя, повторяя, что ты мертва, опустошена, без плоти;
зверь, о котором ты забываешь, спит, он как бы зазимовал в тебе, и этот
долгий сон лишь придаёт ему силу..."
Я стараюсь не вспоминать, какой я была прежде, из страха стать - живой!
Я ничего не хочу, ни о чём не сожалею... до грядущего крушения моей
доверчивости, до неизбежного кризиса, и я с ужасом предвижу, как снова
подкрадётся ко мне печаль и обхватит меня своими мягкими сильными руками,
поводырь и спутник всех услад...

Вот уже несколько дней как мы с Врагом начали репетировать новую
пантомиму. Там будет лес, пещера, старый троглодит, молодая дриада и фавн в
самом расцвете сил.
Фавна изображает Браг, лесную нимфу - я, а что до старого троглодита,
то о нём ещё думать рано. У него роль эпизодическая, и на неё, говорит Браг,
"у меня есть на примете один мой ученик, ему восемнадцать лет он отлично
сыграет доисторического старца!"
С десяти до одиннадцати утра нам разрешили репетировать на сцене
мюзик-холла. В это время убранные кулисы и задники обнажают глубину сцены,
которая расстилается перед вами во всей своей наготе. Как там печально и
тускло, когда я прихожу на репетицию! Я, конечно, без корсета, вместо блузки
на мне свитер, а под короткой юбкой - чёрные сатиновые штаны.
Как я завидую Брагу, что он всегда бывает самим собой - собранный,
подтянутый, волевой. Я вяло борюсь с холодом, скованностью тела и с
отвращением вдыхаю спёртый воздух непроветриваемого зала с его запахами
вчерашнего пота и кислого пунша. Пианист разбирается в нотах. Я никак не
могу разъять сцепленные пальцы, движения мои угловаты, плечи зябко
вздёрнуты, я чувствую себя бездарной, неуклюжей, потерянной...
Браг, привыкший к моей уверенной неподвижности, знает секрет, как меня
расковать. Он безостановочно одёргивает меня, скачет вокруг, словно пёс,