"Юрий Антонович Колесников. Особое задание " - читать интересную книгу автора

далекий путь. До магистрального шоссе его проводили верхом на конях Алексей
Ильин и группа партизан. Они молча смотрели вслед удалявшейся на запад
машине, пока ее огонек не утонул в туманном сумраке наступавшего весеннего
утра.
Затянувшееся пребывание штандартенфюрера СС среди десантников Отто
Вильке использовал для всестороннего ознакомления с жизнью страны, которую
он вынужден был покинуть задолго до войны. Он часто навещал
высокопоставленного эсэсовца и заводил разговоры о судьбе общих знакомых,
особенно офицеров вермахта, об их положении в обществе. Попутно выяснялись,
казалось бы, не имеющие значения подробности быта, нравов, служебной
субординации правящих слоев современной Германии. Состояние здоровья
эсэсовца уже не внушало опасений. Он совсем воспрянул духом и не переставал
рассыпаться в благодарностях за человечное к нему отношение. Особенно
признателен он был Фрицу и даже как-то сказал Отто Вильке, что искренне
завидует ему, отцу столь великодушного, воспитанного и мужественного сына.
- Признаюсь, - сказал он, - если бы все это произошло не лично со мной,
никогда не поверил бы в возможность такого отношения коммунистов к своим
непреклонным и по необходимости порою жестоким противникам...
Отто молчал. Не было у него желания вступать с отъявленным фашистом в
никому не нужную полемику. А Вихтенберг расценил это молчание как признак
сомнений фон Вильке в правильности избранного им пути. И Вихтенберг решился:
- И все же не могу понять, как это вы, потомственный офицер рейха,
чистокровный немец из столь известного в стране рода, и вдруг эмигрировали в
Россию!.. Более того, вы с партизанами!.. Непостижимо! Фон Вильке с
большевиками, которых цивилизованный мир считает варварами XX века!..
Как в калейдоскопе, замелькали в памяти Отто картины разнузданного
варварства, чинимого сворой коричневорубашечников на протяжении вот уже
десяти лет. И вдруг перед его глазами с ужасающей отчетливостью возникла
картина недавних похорон изуродованных огнем трупов детей, женщин, стариков.
В ушах зазвучали причитания и плач, клятвы и проклятия партизан и
партизанок, прощавшихся с останками родных и любимых, глухой ропот и
угрожающие выкрики по адресу десантников. Он смотрел на голый пол землянки,
а видел кусочек поляны с притоптанной травой, на которую, понурив голову,
смотрел тогда, не в силах ни вздохнуть, ни шевельнуться. Он вновь, как и
тогда, болезненно ощутил всю трагедию немецкого народа, ответственного перед
человечеством за чудовищные преступления нацистских мракобесов.
С презрением и ненавистью взглянул он на Вихтенберга и впервые в
разговоре с ним дал волю чувствам.
- А на каком, собственно, основании вы причисляете себя и вам подобных
к цивилизованному миру? Не на том ли, что сжигаете младенцев и книги,
насилуете женщин и истязаете пленных? Или потому, что душой и телом
причастны к массовому истреблению славян и евреев?!. Конечно, не волчья
шкура, а хорошо сшитый мундир облегал ваше холеное тело в момент, когда вы,
Вихтенберг, отдали приказ сжечь запертых в школе детей и женщин! Нет! Не
хорошо сшитый френч или смокинг, не белые перчатки и начищенные до блеска
сапоги, не железные кресты и свастика делают человека цивилизованным! У вас,
нацистов, нет главного, что присуще подлинно цивилизованным людям; вы лишены
горячего человеческого сердца...
Это был последний разговор Вильке с эсэсовским бонзой. Между тем прошло
еще несколько дней, прежде чем установилась летная погода и Москва