"Якуб Колас (Константин Михайлович Мицкевич). На росстанях [H]" - читать интересную книгу автора

рядом с его фамилией в списке семинаристов, неужто он умер? Может ли это
быть?
И образ молодого парня, крепкого, полного сил, встал как живой перед
Лобановичем. Ему вспомнился один пустой, незначительный случай, когда он,
шутливо предсказывая судьбу своих друзей, сказал весной прошлого года: "Ты,
Лабузька, недолго проживешь на свете!"
Это было сказано в шутку - слишком уж не вязалась мысль о смерти
Лабузьки с самим Лабузькой, так много было в нем здоровья и жизни.
Опустив голову, Лобанович долго сидел не шевелясь, погруженный в
раздумье. Недавнее неопределенно-тоскливое настроение сменилось еще более
мрачным. Весть о смерти Андрея вызвала в нем мысли о непрочности и
ничтожности человеческого счастья. Образ всемогущей и неотвратимой смерти,
как злой призрак, снова встал перед ним и не давал ему покоя.
Несколько минут Лобанович смотрел в одну точку не мигая. Растревоженное
воображение живо рисовало ему мертвого Андрея. Неподвижен. Сквозь синеватые
веки виднеются погасшие очи. Губы плотно сжаты, смерть наложила на них свою
печать. Мертвенная бледность и желтизна разлиты по лицу... И это - человек!
Вернее, та изменчивая форма, которая прежде называлась человеком, Андреем
Лабузькой. Где же все его былые порывы, стремления? Где они? И где сам
хозяин? Что есть там, по ту сторону?..
Лобановича охватил страх. У него было такое ощущение, будто кто-то
неотвратимый, грозный и неумолимый замахнулся над ним тяжелой булавой и
вот-вот опустит ее на его голову. А он такой слабый, такой ничтожный, что
даже слово протеста не может сорваться с его уст.
Бабка испуганно смотрела на учителя: такая внезапная и резкая перемена
произошла с "паничом", такой странный у него вид...
Она медленно отступила к двери, не сводя с учителя глаз, покачала
головой и тихонько вышла из комнаты. Стоя в кухне, сторожиха несколько минут
прислушивалась к тому, что происходит за дверью. Но там все было тихо. Бабка
немного успокоилась.
Лобанович встал и прошелся по комнате. Мысль о неотвратимости смерти не
покидала его, глубоко засела у него в мозгу.
"Если бы я сказал кому-нибудь: "Остерегайтесь меня, я ношу в себе
смерть", - вероятно, на меня посмотрели бы как на сумасшедшего и, во всяком
случае, испугались бы меня, - подумал Лобанович. - И тем не менее это так.
Но почему же люди об этом не думают? А может, и думают, и наверное думают,
только мысли эти держат при себе: зачем говорить о них тому, кого ждет такая
же судьба?"
Образы, сравнения, не раз волновавшие Лобановича, снова пришли ему в
голову.
"...Порой идешь по дороге. Дорога трудная, ноги болят, а дом еще
далеко. И думает путник: "Наступит же мгновение, когда я ступлю на порог
своего дома и окончится мой путь". Точно так же наступит мгновение, -
рассуждал Лобанович, - когда я сделаю последний шаг на дороге жизни, а там -
смерть, там конец!.. А дальше что? Дальше темная и жуткая ночь небытия. А
если это так, стоит ли вообще жить? Жить, чтоб умереть?"
Задав себе такой вопрос, Лобанович задумался. Он никак не мог
примириться с мыслью о смерти. В эту минуту она была для него самым страшным
врагом на свете и как бы заслонила собой все, сдавила его, заперла в
какой-то темный и тесный круг.