"Якуб Колас (Константин Михайлович Мицкевич). На росстанях [H]" - читать интересную книгу автора

зайцем, контролер чешет. Почти одновременно подбежали они к будке.
"Показывай записную книжку! - загремел контролер на старосту, а сам никак
отдышаться не может. - Я отдам тебя под суд!" - "А я на вас подам в суд, -
спокойно ответил староста. - Вы гонялись за моей дочерью, хотели ее
изнасиловать". Контролер вытаращил глаза, словно его долбней огрели. "И
увидим, кому от этого будет горше, - продолжал все так же спокойно староста.
- Я десять свидетелей поставлю, и каждый подтвердит, зачем вы за девушкой
гонялись".


XV

Друзья, веселые, возбужденные, вспоминали разные смешные истории, давая
волю безудержному смеху.
- У нас сегодня день не пропал даром, потому что мы много смеялись, -
заметил Лобанович. - Ницше устами своего Заратустры говорил: "Тот день,
когда вы не смеетесь, пропадает для вас".
- В таком случае у нас, брат, много пропадает дней, - уже серьезно
ответил Турсевич. - Бывало, сидишь один долгим осенним вечером. За окно
глянешь - тьма. Дождь. Струйки воды стекают с крыши с таким плеском,
хлюпаньем, будто плачет кто-то. И какие-то особенные мысли начинают
овладевать тобой. Заметь, друг: именно особенные. Сдается, они исходят не из
твоей головы, а на тебя их насылает кто-то, кого нет, но чье присутствие ты
как бы ощущаешь. И вот залезут в голову такие мысли и бог знает до чего
доведут тебя! А еще когда березы возле хаты начнут шуметь! Знаешь, брат,
человек, скажем, привыкает к животным. Хозяину часто жалко разлучаться с
конем или с коровой либо с собакой не потому, что ему от них польза, а
просто по привычке. Но можно привыкнуть не только к животному, а и к дереву,
как я, например, привык к этим старым березам, что стоят на большаке возле
хаты. И вот, знаешь ли, когда зашумят они своими голыми ветками, я чувствую
какую-то грусть. Мне кажется, что они о чем-то печалятся и жалуются на
что-то и что они также что-то чувствуют, именно чувствуют. И в такие вечера
уже не засмеешься... Много у нас таких вечеров! - последние слова Турсевич
произнес с какой-то грустью.
Лобанович внимательно слушал приятеля. Такую тонкую чувствительность с
налетом легкого мистицизма он впервые наблюдал в нем, считая его до сих пор
человеком преимущественно реалистического склада.
- Твою мысль о березах я хотел бы расширить и углубить. Я хочу спросить
тебя, задумывался ли ты когда-нибудь над тем или хотя бы бросалось тебе в
глаза, что природа вокруг нас... я не знаю, как выразить свою мысль... Ну,
что у нее есть какая-то своя сознательная жизнь. Какая она, я не знаю.
Может, это просто пережиток детства, но я никак не могу отделаться от
чувства, что и природа живет какой-то своей сознательной жизнью. Есть такие
места, их я нахожу везде, к которым меня не влечет, я не могу с ними
сжиться, привыкнуть к ним. Я обращал внимание на то, что есть места, где
птицы не хотят гнездиться и петь.
- Есть, брат, что-то такое, - сказал Турсевич.
- И вот, как начнешь наедине с самим собой думать, черт знает до чего
додумаешься. Взвинтишь свои нервы так, что начинает страх прошибать. И все
эти загадки, вероятно, не более и не менее как результат туго натянутых