"Ирмгард Койн. Девочка, с которой детям не разрешали водиться " - читать интересную книгу автора

картофелины; блеснув на свету, разбилось яйцо. Женщина сжалась в комочек,
как мокрица, которая боится, что до нее дотронутся. Все замерли и смолкли, а
кто-то сказал: "Ну что ж, этот чиновник только выполняет свой долг". Нам
казалось, что мы спим и что все это нам снится. Я ненавижу жандарма и
никогда не стану исполнять свой долг. Стоявший рядом со мной старик вынул из
кармана корявую, скрюченную руку и потянулся к картофелинам. Рука хватала
воздух - картофелины были слишком далеко. Он спрятал руку в карман, рука у
него дрожала.
Наконец подошел поезд, и мы влезли в вагон. Нас сдавили со всех сторон.
В поезде было теплее. Люди все вокруг были добрые, но запах был противный, и
мне стало плохо. Потом я вдруг заметила, что мое тело стало удивительно
липким, я засунула руку под матроску и поняла, что банка с медом разбилась.
В толкучке я ко всем приклеивалась...
Мне хочется, чтобы император заключил мир. Я пишу ему об этом, ведь он
все может сделать, на то он и император.
Фрейлейн Кноль говорила нам, что император - посланец бога на земле, а
господин Клейнерц считает, что у него и денег много. Хенсхен Лаке говорит,
что, наверно, очень интересно быть богом или императором с короной на голове
и иметь много денег. А что такое горностай? У него ведь и горностай есть.
Император, наверно, мог бы сделать так,' чтобы на всех деревьях росли белые
батоны, а Рейн превратился в реку из мармелада, и чтобы у людей, потерявших
руку на войне, вырастало четыре руки, и чтобы мертвые солдаты опять оживали.
Мы много читали о войнах, и, когда мы играем в войну с швейневальдовскими
детьми, мы тоже падаем на землю, как мертвые. Но мы-то всегда встаем после
этого, и если я во время игры разбиваю до крови голову, отец только говорит
мне: "До свадьбы заживет".
Господин Клейнерц потерял на войне руку. Он говорит, что бывают вещи и
похуже, но я ему не верю.
Когда он лежал в госпитале, мы с отцом навещали его каждый день. Мы
отнесли ему все наши красные розы, приносили зеленую мирабель и настольные
игры, и другим раненым мы тоже все давали. Я им рассказывала тысячи разных
историй о волках с длинными и острыми, как сабли, зубами, которые хотят
сожрать траву и овец, но трава превращается в колючки и прокалывает им
животы, а потом приходит огромная овца и разрезает им животы ножницами, как
в "Красной Шапочке". И еще я им придумывала истории о том, как я опускалась
на дно морское и шла к коралловым островам, а рядом со мною проплывали акулы
и не кусали меня, потому что я кормила их янтарем. Раненые тоже много
рассказывали, и мы вместе придумывали разные истории, а один раненый совсем
тихо играл на губной гармонике и пел: "Чернобровая девчоночка моя". Я часто
ходила в госпиталь и одна, без папы. Но я ведь не императрица - той стоит
только милостиво положить свою нежную руку на горячий лоб раненого, как он
забывает о своих ранах и готов умереть от счастья. Этого я сделать не могу.
Господин Клейнерц рассказывал мне, что в мирное время белого хлеба
сколько угодно, надо только ходить за ним в магазин. Когда он был маленький,
у них дома всегда ели белый хлеб, размоченный в молоке. Я тоже хотела бы
есть такой хлеб, потому что от него не заболеешь. Наш доктор Боненшмидт уже
очень старый и все знает. Он сказал, что нарывы на ногах у меня оттого, что
я ем один только хлеб. С тех пор я боюсь есть хлеб, и мама мне его больше не
дает, потому что ей надоело со мной мучиться. Она голодает, а мне отдает всю
безвредную пищу. Теперь у меня на ногах остались только шрамы, и они уже не