"Кэйт Коджа, Барри Н.Мальзберг. Дань обычаю " - читать интересную книгу автора

беззвучный прыжок и крик боли, и выскальзывание, и попытки стряхнуть кота со
спины. Но даже в шоке и опадании хуя мужик оставил свой след: мутную струю
спермы, размазанную по ее бедру, - и бросился, матерясь, к своим шмоткам.
Деньги оставь себе, сказал он, хотя она ему их и не предлагала. Оставь себе
эти чертовы деньги, девка, но меня только в это не впутывай. Ты чокнутая,
знаешь ты это, ты, мать твою, чокнутая. Именно в ту ночь она впервые стала
спутником, начала видеть сны о кошачьей тени, крадущейся от стены к стене,
подниматься, как поднималась тень над беспомощным, потрясенным мужиком,
чтобы опуститься, как опускаются на добычу, еду, мясо на улице - и кто здесь
на деле пассажир, и кто кого несет? О, как сладко охотиться со своим котом!
Быть может, это безумие, быть может, мужик тот был прав? Но какая цена его
суду? Важен лишь суд кота, кота и ее самой. Это ее жизнь. Жизнь, забитая и
загнанная в великие берега бессмысленности и потерь. Это - ее сознание
потери, тянущееся сквозь Дни и ночи, ее сны о собаках и людях, о ножах и
Громе, ее путешествия с котом, охотившимся бок о бок с ней. Это - когда кот
наблюдал, как она вновь и вновь достигает безотрадного самоосознания на все
той испачканной спермой кровати. Чокнутая, мать твою, чокнутая. И что? И
что? Свет и тень, женщина и кот, киска и киска, и киска во веки веков, мир
без конца, и конец времен, ну и что, что? Пятна света, катышки подсохшей
спермы - это твоя киска, блядь? Ну и что, что моя?

В те тяжкие, бесконечные, изнурительные недели - ноющая боль в ногах и
пояснице, грибковая инфекция и воспаленные гланды - шлюха чувствовала, что
пророчество о ее собственной смерти сургучной печатью ложится на сердце ее,
потом на мозг, потом на влажную несчастливую пизду, из которой она в эти
погибельные годы добывала свое сомнительное пропитание. Будто тайное
послание, будто скрытый знак - стоит взломать этот код, и видишь его во
всем: в дерьме и развалинах улицы, в чашке остывшего кофе, что пьешь на
ходу, в глазах твоего кота, глядевшего, как ты трахаешь еще кого-то, как
приводишь домой очередного клиента. И - в порыве дыхания, оргазма и смерти,
что вечно едет на заднем сиденье - ее глаза за глазами кота смотрят с
щербатого края мраморного подоконника - ДМЗ [Демилитаризованная зона. -
Примеч. пер.], ничейная земля голых ягодиц и потных пальцев, грязи и вони и
молчаливого ожидания, когда мужик одевается и снова становится тем, чем был,
пока вошел в ее дом. Его присутствие уже навсегда в прошлом, даже оно - даже
воспоминание, замечалось только котом, и то лишь, когда Гром экономным,
скупым движением помечал все своим кошачьим запахом, чтобы заглушить вонь
человечьего семени; и всякий раз - последний, всякий раз ножки стола, ладони
шлюхи оттерты дочиста, миропомазаны заново, боль утишена до следующего раза
и следующего раза, и раза последнего на сегодня.
Это случилось в один из последних вечеров. Гром ушел из квартиры, где
шлюха лежала, скорчившись запятой на кровати, забрался далеко вверх по реке,
забрел под мост Вашингтона и, когда он - как обычно, нелюбопытно, но
решительно обнюхивал мусор и обрывки, палки и кости, на него кинулась свора
собак. Рожденные на улице или брошенные, вышедшие добывать себе пропитание -
и шлюха в своей кровати подтягивает колени к подбородку, в этом единении
глаза ее открыты, уши слышат - поступь бездомных бродячих собак, потом -
рычание и громкие вдохи, спотыкающееся появление из-за деревьев, и они
видят - в прицеле - Грома, - и в это мгновение, подсаженная на крючок,
свидетельствующая так же остро, как свидетельствовала бы силуэт собственного