"П.В.Кочеткова, Т.И.Ревяко. Палачи и киллеры ("Энциклопедия преступлений и катастроф") " - читать интересную книгу автора

одним - своей верой в террор. Любя революцию, мучаясь ее неудачами,
признавая необходимость убийства Плеве, она вместе с тем боялась этого
убийства. Она не могла примириться с кровью, ей было легче умереть, чем
убить. И все-таки ее неизменная просьба была - дать ей бомбу и позволить
быть одним из метальщиков. Ключ к этой загадке, по моему мнению, заключается
в том, что она, во-первых, не могла отделить себя от товарищей, взять на
свою долю, как ей казалось, наиболее легкое, оставляя им наиболее трудное,
и, во-вторых, в том, что она считала своим долгом переступить тот порог, где
начинается непосредственное участие в деле: террор для нее, как и для
Каляева, окрашивался прежде всего той жертвой, которую приносит террорист.
(Дора в конце концов попала в психиатрическую лечебницу, прим. редактора).
Эта дисгармония между сознанием и чувством глубоко женственной чертой
ложилась на ее характер. Вопросы программы ее не интересовали. Быть может,
из своей комитетской деятельности она вышла с известной степенью
разочарования. Ее дни проходили в молчании, в молчаливом и сосредоточенном
переживании той внутренней муки, которой она была полна. Она редко смеялась,
и даже при смехе глаза ее оставались строгими и печальными. Террор для нее
олицетворял революцию, и весь мир был замкнут в боевой организации.
Быть может, смерть Покотилова, ее товарища и друга, положила свою
печать на ее и без того опечаленную душу.
Сазонов был молод, здоров и силен. От его искрящихся глаз и румяных щек
веяло силой молодой жизни. Вспыльчивый и сердечный, с кротким, любящим
сердцем, он своей жизнерадостностью только еще больше оттенял тихую грусть
Доры Бриллиант.
Он верил в победу и ждал се. Для него террор тоже прежде всего был
личной жертвой, подвигом. Но он шел на этот подвиг радостно и спокойно,
точно не думая о нем, как он не думал о Плеве.
Революционер старого, народовольческого, крепкого закала, он не имел ни
сомнений, ни колебаний. Смерть Плеве была необходима для России, для
революции, для торжества социализма. Перед этой необходимостью бледнели все
моральные вопросы на тему о "не убий".
Ивановская прожила свою тяжкую жизнь в тюрьме и ссылках.
На се бледном, старческом лице светились ясные, добрые материнские
глаза. Все члены организации были как бы ее родными детьми. Она любила всех
одинаково, ровной и тихой, теплой любовью. Она не говорила ласковых слов, не
утешала, не ободряла, не загадывала об успехе или неудаче, но каждый, Kin
был около нее, чувствовал этот несякаемый свет большой и нежной любви.
Тихо и незаметно делала она свое конспиративное дело, и делала
артистически, несмотря на старость своих лет и на свои болезни. Сазонов и
Дора Бриллиант были ей одинаково родными и близкими.
Наше наблюдение шло своим путем. Мацеевский, Дулебов и Каляев постоянно
встречали на улице Плеве. Они до тонкости изучили внешний вид его выездов и
могли отличить его карету за сто шагов.
Особенно много сведений было у Каляева. Он жил в углу на краю города, в
комнате, где кроме него ютились еще пять человек, и вел образ жизни, до
тонкости совпадающий с образом жизни таких же, как и он, торговцев вразнос.
Он не позволял себе ни малейших отклонений. Вставал в шесть часов и был на
улице с восьми утра до поздней ночи.
У хозяев он скоро приобрел репутацию набожного, трезвого и деловитого
человека. Им, конечно, и в голову не приходило заподозрить в нем