"Федор Федорович Кнорре. Продается детская коляска" - читать интересную книгу автора

Долго шел он совсем чужими улицами, где не было ничего знакомого, пока
перекрестки, переулки, а потом и дома не стали говорить ему: "Теплее!..
очень тепло!.. горячо!" Он завернул за последний угол и оказался почти в
центре своего бывшего Города.
Да, вот эти несколько кварталов, ничего не значивших для обитателей
других районов, были центром его Города.
Разве каждый человек не живет в своем собственном городе, с
собственными пригородами, центром и главными улицами и важнейшими
магазинами и единственное дерево во дворе под окнами комнаты не играет в
его жизни гораздо большую роль, чем целая тенистая роща на другом конце
города?
А вот и Главный перекресток, где некогда стоял Главный дом Города и
Мира, хранитель всего жизненного тепла и радости. Многое кругом изменилось
за прошедшие с тех пор годы: одни дома постарели, другие снесены и заменены
новыми, но многие старые дома еще стоят на своих местах, доживают свой век.
Только его Дому не суждена была долгая старость - он наповал был убит
прямым попаданием бомбы, - кажется, единственный во всем районе дом, так
погибший от воздушного налета, единственный, от которого и следа не
осталось, так что на том месте, где он стоял, уже зеленел маленький скверик
и успели подрасти высаженные после войны деревца.
А вот булочная со своими зеркальными витринами и золотыми буквами
вывески - всего через дом от сквера - преспокойно осталась стоять на своем
месте, точно для того, чтобы невозможно было спутать: перекресток тот
самый. Когда-то достаточно было выйти из подъезда и, если шел дождь,
пробежать, прижимаясь к стене, мимо ворот, и ты оказывался перед
стеклянными дверьми с витыми бронзовыми ручками. В трескучий мороз из этих
дверей вырывались клубы пара, пропитанного теплыми запахами свежего хлеба,
сдобных булок и пирожков, которые продавщица, стоя за мраморным прилавком,
подавала в бумажном пакетике, и когда ты, вбежав обратно на четвертый этаж,
открывал успевший по дороге промаслиться пакетик, пирожки были еще совсем
теплые...
Во время войны ему только один раз случилось побывать на этом
перекрестке. Витрины булочной тогда были забиты деревянными щитами и до
половины заложены мешками с песком, и у дверей, держась за бронзовую ручку,
сжимая рукой у горла платок, стояла женщина, за ней тянулась продуваемая
ветром длинная очередь, а за мраморным прилавком выдавали черный хлеб,
нарезанный кубиками... И вот теперь витрины опять были начисто протерты и,
когда он проходил мимо, из дверей пахло сдобным печеньем. И на том месте,
где стояла тогда женщина, сжимая у горла платок от холода, горя или тоски -
наверное, ото всего этого вместе, - сновали с пакетами и сумками спокойные,
равнодушные люди. Он с привычной неприязнью отметил, что они не казались ни
особенно веселыми или счастливыми - просто озабоченные, ничем не
обеспокоенные люди. Что же? Они всё позабыли? - думал он. Всё, всё, всё?
Или никогда ничего и не знали? Или это были какие-то новые, непонятные ему
люди, которым и дела никакого нет до тех, кто стоял тут, держась за
бронзовую ручку, до тех, кого судьба одарила последним звуком в жизни -
свист приближающейся с высоты бомбы и грохот рухнувших стен, перекрытий,
надежд и жизней?..
Безразлично разглядывая дом и людей, он ясно чувствовал, что эти люди
живут, эти дома стоят в одном городе, а он в другом.