"Короткая ночь долгой войны" - читать интересную книгу автора (Арсентьев Иван Арсентьевич)ВЕЧНАЯ ВСПЫШКАСтранно... А может быть, и не странно, что случайные события, внезапные стечения обстоятельств, встречи ни путях-перепутьях войны столь глубоко и круто переиначивали мою жизнь: порой корежили так, что кости трещали, но бывало, и одухотворяли. Причем вовсе не обязательно, чтоб события были масштабными, а встречные люди - знаменитыми. В судьбе моей, в моем становлении как человека и солдата существенную роль сыграл Кирилл Иванчин: не выдающийся полководец, не звезда науки, не популярный общественный деятель, да и по чину невелика шишка - всего-навсего сержант. Но именно он, его жизненный путь, стремительный, как вспышка зарницы, обдавшая неожиданным светом черные тучи лихолетья, сняли слепоту с моих глаз, и я, терзаемый раскаянием, понял, что даже искренние заблуждения бывают больнее тяжелых ран. ...В октябре 1942 года фашистские бомберы совершили "звездный" налет на Старые промыслы возле Грозного. Стойкий ветер с Каспия погнал густой едкий дым в долину, где базировалась авиация. Черная копоть жирными хлопьями осела на самолеты, строения, деревья. Мы ходили ощупью по смрадной гари аэродрома, но больше лежали в землянках ночами и днями и при каганце и мучились головной болью. Окажись среди нас, чумазых, самый черный негр, его бы сочли альбиносом. Какие уж полеты на задания, ежели ни зги не видать! А в это время мой комэска Максим Щиробать пригнал из тыла отремонтированный самолет. Летного опыта ему не занимать, точку базирования как-то нашел, но попробуй уловить землю во тьме-тьмущей! Остается одно: посадить на запасной аэродром, а где его взять? Запасные тоже закрыты, возвращаться же - топлива в баке на донышке. Щиробать - парубок хоть куда, бедовый, из казаков кубанских. Завзятый был вояка, в бою врагам зад не показывал и за словом в карман не лез: успевал меж атаками отмачивать такое, что радисты, бывало, на переднем крае гоготали до рези в животе. Но здесь, на собственном аэродроме... "Пришлось, как татю, в теми кромешной пробираться". В результате умопомрачительной посадки повреждено шасси, расквашен нос и выбит зуб. Спустился Максим с самолета, отер подшлемником кровь на подбородке, мрачно прошепелявил: "Выплюнув с зубами воск, Икар сказал смежая веки: "Я вижу, в этом роде войск порядку не бывать вовеки..." "Порядок" наступил, когда ветер подул с Кубани и немцы поперли на Орджоникидзе. Орджоникидзе - ключ к местности, далее на юг - Терское ущелье, а там, за Крестовым перевалом, Грузия, оперативный простор, нефть Баку, Иран, Индия и прочая и прочая... Щиробать, правда, утверждал, что Индия ни при чем, дескать, старый хрыч генерал Клейст сунул в Эльхотовские ворота 24-ю танковую, 2-ю горнострелковую румынскую дивизию, да еще четыре отдельных батальона, да плюс знаменитый полк "Бранденбург" потому лишь, что пронюхал о прославленных алагирских грушах, вкуснее которых в мире нет... Ужасно захотелось отведать их. Не только груши, прекрасна - глаз не оторвешь - земля вдоль Терека и Сунжи. Прекрасна для туристов, разумеется. А когда склоны гор усеяны частоколом зенитных стволов, когда узкие ущелья, где не то что самолету-воробью развернуться трудно, кишат вражескими ватагами, а сверху тебя давят громады облаков и подкарауливают асы "Мельдерса", тут не до любования красотами природы. Над этими "Эльхотовскими воротами" самый раз приколотить вывеску с Дантова ада: "Оставь надежду всяк сюда входящий". Над целью поистине кромешный ад, немцы прикрывают свои "панцерны" так, что мрачные тучи над головой, кажется, пятнаются брызгами крови... Сегодня с утра мы поливаем танки из ВАПов. Что такое ВАП, спрашиваете? Выливной авиационный прибор, как мрачно шутят летчики, "Верный аминь пилотам", то бишь нам. Судите сами. Под крыльями на замках подвешивают нечто громоздкое, похожее на трехметровые отрезки толстых канализационных труб. Спереди- заглушка, сзади- открываемая нажатием кнопки крышка, ни дна бы ей, ни покрышки вместе с тем, кто выдумал такое чудовище. Ежели бы, скажем, подвязали под крыльями по взрослому слону, думаю, аэродинамические качества самолета были бы гораздо выше... Сии трубы заполняются белым фосфором с водой, после чего системы поднимаются в воздух и берут курс на вражеские танки. О противозенитном маневре забудь, воздушный бой и в мыслях не держи. Кумулятивные противотанковые бомбы появились у нас примерно полгода спустя, как и зажигательные ампулы КС, потому и летали с этими колодами, этими чурбанами, моля бога, чтобы помог как-нибудь удержать самолет в горизонтальном положении. А куда денешься? Двигатель - на максимале, высота на глазок эдак метров пятнадцать, больше - ни ни! Строжайше запрещено. Превысишь - фосфор не долетит до земли, сгорит в воздухе, "панцернам" не придется даже отряхиваться. Итог-само собой разумеющийся: с тебя - стружку, тебе - выговор и повторный вылет на ту же цель в наказание за неэффективный удар. Зато по нас ударят весьма эффективно, при том отнюдь не алагирскими прославленными грушами... И то сказать, лишь отпетый лентяй не бабахнет по цели, которая цепляет его за голову. Сегодня не повезло первому Косте Агурееву, снаряд попал в правый ВАП. Вода моментально вытекла, повалил густой белый дым - фосфор стал гореть в приборе. Тут уж раздумывать не приходится, избавляйся от ВАПов. Костя сделал все, как нужно для аварийного сброса, но система не сработала, одна труба зависла торчмя, как телеграфный столб, задела за землю и... нет Кости. В следующем вылете, когда мы опять шастали у самой земли, шальным снарядом, а их бесновалось в воздухе тьма-темь, срезало лопасть винта у Николая Спорина. Лопасть молнией фыркнула над моей головой и угодила в кабину летевшего позади Степана Гаркуши. И Николай и Степан на базу не вернулись. К концу месяца мы потеряли треть состава части, а незадолго до Октябрьских праздников, словно по каким-то дьявольским проискам то ли злобному колдовству в угоду немцам, взрываются в воздухе, сгорают, врезаются в землю еще пять человек. Неделя - и половины полка как не бывало. Приковыляли мы вечером в столовку смурые, сели ужинать, а в горло ничего не лезет. Все-то грамотные, быстренько прикинули каждый про себя: еще неделя такой войны - и от нас нуль останется, уйдем вслед за нашими друзьями боевыми. А ведь еще вчера мы спали рядом, вместе обедали. Сегодня столы без людей и нары пустые, лишь кое-где чернеют обрубками свернутые тощие матрацы... Ковыряемся нехотя в тарелках, молчим. В это время появляется командир полка. - Вот что, Максим, - говорит комэска Щиробатю,- сейчас звонили из дивизии, завтра перегонщики доставят нам шесть самолетов. Естественно, от нас потребуют интенсивной боевой работы, а летать некому. Надо вводить в строй молодое пополнение. - Есть. Своих проверю в течение завтрашнего дня, - заверил Максим, вставая и застегивая ворот гимнастерки. Пополнение, о котором заговорил комполка, прибыло недели три тому назад из Актюбинского авиаучилища - несколько сержантов, которых на фронте прозвали насмешливо "скороспелками". Их распределили по эскадрильям и на том закончили. Не до возни с ними, когда война с рассвета дотемна. Уничтожение танков Клейста не терпело отлагательств, а сержанты подождут. Когда их распределяли по эскадрильям, в мое звено попал тот самый Кирилл Иванчин, о котором я упоминал выше. К этому времени мне довелось уже навоеваться по горло, почувствовать разные тонкости, так сказать, "змеиной мудрости войны". И сам убивал врагов, и меня сбивали - в общем, имел смелость относить себя ничтоже сумнящеся к тем образцам летчиков, которых создал в собственном воображении. Для копирования живых примеров хватало: кому не хотелось быть таким, как Чкалов, Громов, Серов или Грицевец? Кроме блестящих летных мастеров, они были и настоящими мужчинами, есть на кого посмотреть - богатыри! А увидали бы вы этого Кирилла из пополнения, которого подсунули мне! Боже ж ты мой, и где такого выкопали! Рост - два вершка от горшка, плечи скошенные, как у некоторых девиц, и вообще, как ни крути его - заморыш, глядеть тошно. Может ли в таком теле быть здоровый дух? Идет - едва ногами переступает, вид - точно выдержал сейчас бой с эскадрильей "мессершмиттов", и почему-то все время озирается через плечо то вправо, то влево, Я подумал было - тренируется, отрабатывает осмотрительность: не зря же им вдалбливали инструкторы, что голова летчика должна вращаться на триста шестьдесят. градусов! Но все равно мало радости иметь такого подчиненного, это лишь воришки оглядываются ежесекундно, опасаясь, что их схватят и крепко накостыляют по шее. Выходим как-то из столовки, Кирилл вдруг - бряк! - растянулся на ровном месте во весь свой ничтожный рост, запахал носом, и лежит, не вскакивает, не отряхивается, только повернул голову и смотрит на меня снизу виновато и растерянно. -Тьфу, размазня! - шумнул я на него. - Ты что, спишь на ходу? Разлегся, как кот на печи... - Кирилл встает, счищает пыль с локтей, колен, поеживается. - Разве таким должен быть настоящий воздушный боец? - продолжаю воспитывать его. Летчик обязан вертеться юлой, мгновенно схватывать все, слышать, видеть, думать и действовать одновременно, а ты? Вялый верблюд - вот ты кто, тебя на первом же вылете срежут, разиню! Как вообще пропустили тебя в авиацию? Небось учился на колы, а таких в вузы не берут, известное дело... Вот и лезут туда, где мундиры с золотыми пуговицами, хе-хе! Да только ошибочка, видишь ли, мундиры у нас - во! - показываю на свои, замызганные шаровары, заправленные в кирзачи с голенищами на ногу гиппопотама... - Не-е-е... - робко, с запинкой протянул Кирилл. - Я ничего учился, у меня золотая каемка... - Чего-чего? - щурюсь я недоверчиво, подозревая, что этот чудик разыгрывает меня. Но нет, раскрывает планшет, достает что-то завернутое в измятую газету, разворачивает, протягивает мне. - Гм... Чудеса в решете... Аттестат круглого отличника, окантованный золотой полоской. Ну и ну! Казалось бы, радуйся: толковый парень попался, а мне не по себе, меня что-то неприятно задевает. Спускаемся под землю на КП, в двери останавливаюсь, хмыкаю про себя в предвкушении задуманного развлечения. - Эх вы, живете здесь, в подполье, "как черви слепые живут, ни сказок о вас не расскажут, ни песен о вас не споют...". - Заткнись, эстет, со своими стишками! - Да это вовсе не его... - Духовно пассивные субъекты, - продолжаю я. - Вас совершенно не интересует, кто находится среди нас. - Если ты о себе, то мы предпочитаем оставаться духовно пассивными... - Невежды! Речь идет о выдающемся явлении. Каком? Вот, познакомьтесь. - протягиваю аттестат. Вначале рассматривают внимательно, серьезно, затем Максим, сам не промах насчет розыгрышей, принимается за Кирилла по-своему. С величайшим изумлением на лице восклицает; - Впервые, станишники, вижу такое! Я ведь тоже некогда ходил в школу, и мы очень даже лихо учились, а вот таких каемок никогда и в глаза не видел... - Уму непостижимо! - подхватывают другие. - Как ты умудрился целую десятилетку закончить? - Слышь, признайся по совести, кто тебе сварганил эту бумагу? - Я получил ее в Ильинском возле Кущевки, честное слово, - залопотал Кирилл. - А-а-а, знаменитое место. Это у вас там речка Буза имеется, которая ниоткуда не вытекает и никуда не впадает, - качает головой Максим, знаток тех мест. -Речка не Буза называется, а Эльбуза, - поправляет Кирилл, вытирая рукавом взмокший лоб. - Эльбуза действительно загадка - сколько ни старались, никто так и не нашел, откуда она берется и куда девается. - Видать, твой папаша хуторская шишка, а? Признайся, как он выцарапал тебе золотую каемку? - Не-е-е... Мой папаша давно умер. Вот мама - работает в колхозе. А еще у меня есть брат Коля, меньшой. И сестра Аня, сестра Вера, сестра Дуня, сестра... - Ух ты! - ...сестра Галя и сестра Маня. - Вот это выводок! - смеются кругом, хлопают Кирилла по спине. - Ну и как они, твои Ани-Мани, на тебя похожи? - Не-е-е... Я один такой, потому что в бесхлебный год родился, все с голоду в кулак трубили, откуда ж мне на рост сил было брать? - Зачем же ты, такой дюже образованный, полез туда, где убивают? Подался бы в академию, там поспокойней, - продолжал подтрунивать я. А Кирилл - простодушно: - Я мог бы, да только не хотел. Помню, еще пацаном как увижу самолет, так меня к нему. и тянет, и тянет... - Угу, - говорю, - тянет... - Не верите? Однажды осенью были маневры возле нашей деревни и за огородами приземлился связной У-2. Я впервые увидел самолет так близко, целый день ходил возле него, хоть бы потрогать рукой, а не насмелился. Только под вечер дошло, что надо сделать: сунул в мешок пять кроликов - больше у меня ничего не было, и поднес к самолету. Говорю: "Дяденька летчик, прокатите меня чуток, а я вам за это - вот кроликов, они породистые, шиншилла!" А он как крикнет: "Брысь, чертова пацанва! Покоя от вас нет, шастаете под ногами. Уши надеру!" "Понятно, - подумал я. - Пять шиншилл, конечно, маловато". Побежал, призанял еще столько ангорской породы у дружка Паши. "Вот вам, - говорю, - дяденька, десять... Вы только поднимете меня в воздух, туда... А назад я как нибудь сам..." Тут он меня как треснет по затылку - сразу на земле оказался я... Года на три отбил охоту в небо соваться. А потом опять на меня нашло. Максим усмехнулся, как, впрочем, и остальные, по-доброму. Было в бесхитростном рассказе Кирилла близкое всем нам и всеми пережитое. Кого с детства не тянуло в небо? Доброжелательный интерес придал Кириллу смелости, и он продолжал погудку: - После десятилетки мои одноклассники договорились всем скопом податься в аэроклуб, и я с ними увязался. Смеялись они надо мной, а оказалось? Никто по здоровью не прошел, а я - здесь, я - вот он, по всем статьям! - выпятил Кирилл свою воробьиную грудь. Зрелище настолько нелепое, что даже "козлятники" прекратили грохать костями, уставились на него вопросительно. Меня задело не так его бахвальство, как сочувствие присутствующих. - Еще бы! - сказал я насмешливо, подливая масла в огонь. - Медкомиссию не проведешь, сразу дотумкала, с кем имеет дело: на кубанских галушках-пампушках вырос лыцарь... - Ну, это не обязательно... - подал реплику кто-то.- Богатыри не от харчей добротных появляются; бывает, и тюря вскармливает настоящего витязя. С этого случая и началась повседневная потеха. Полк, а вернее, то, что осталось от гвардейского полка, разделилось на два лагеря: один якобы выступал за Кирилла, другой якобы - против, а в итоге влетало самому Кириллу, как всякому козлу отпущения. Ведь еще покойный Дон Жуан сказал: "Не страшен открытый удар врага, страшна коварная защита друга". На КП не скучали, ходячий анекдот всегда был под рукой. Все, кому хотелось, потешались над ним, разыгрывали. Но ведь и летчиков можно понять: скребет когтями у всех на душе, гибнут товарищи, как мухи, а тут отвлечься можно на минуту, пары спустить, как говорится... К тому же объект безгласный: буркнет что-то в ответ нечленораздельное и помалкивает. Эта его безответность и претила мне, и возмущала больше всего, "Да будь же ты мужиком! - хотелось крикнуть ому. - Отбрей хоть одного, чтоб другие рты не размыкали! Эх, пентюх, курица мокрая!.." ...Приказав вводить в строй молодое пополнение, командир полка ушел. Через минуту заходит комиссар. Посмотрел на наши постные физиономии, подумал чуть и говорит: - Все летчики марш на танцы! - 0-ох, только танцев нам и не хватает... Веселье под аккомпанемент мясорубки... Но армия есть армия, а тем более - фронт. Приказы но обсуждаются. Встаем, отправляемся на танцы. Неподалеку вместительный склад авиабомб. Часть из них мы высыпали на "панцерны" Клейста, и в сарае появилось свободное место. Зажгли коптилку из снаряднойгильзыи в приятном соседстве с разнокалиберными бомбами приступили к исполнению танцевальной программы. Один из технарей - способный малый- так шибко наяривал на баяне фокстроты и разные румбы, что звон стоял в ушах. Самое время для нашего брата удрать под шумок в общежитие, но комиссар тут как тут. Явились мы в чем летали: меховые штаны, куртки, стоим шуруем по земле подошвами озорства ради. Пыль столбом, свет коптилки померк, и дышать стало нечем. Разумеется, под рукой были и дамы - иначе, что за бал? Несколько полковых оружейниц, что чистили и заряжали пушки-пулеметы, подвешивали бомбы, две-три официантки БАО, симпатичная медсестра Дуся. Ничего девушки, но куда им до чернобровой Клавочки- синоптички. Всем взяла чертовка: и лицом, и статью, и ножками точеными, и всем прикладом... По утрам на КП читала нам метеокарты, прогноз погоды на день. Врала, как водится, но какая красотка не врет? А мы считали ее - первой в гарнизоне. Любой готов был приударить за ней, но она держалась ужасно гордо и признавала, как ходили слухи, исключительно чистую любовь и гармонию каких-то духовных голосов. Кто рискнет пригласить такую на танец, не оказавшись в дураках? Один лишь Максим, конечно, первый парень в полку. Он не только воевать был сердит, но и отплясывать мастак. Я сам не раз удивлялся выкрутасам, которые выделывали его жилистые ноги. Сделал он с Клавочкой круг, другой, но тут она раскашлялась, зачихала, наглотавшись пыли вдосталь, что-то сказала Максиму и стала в сторонке отдышаться.Там, подстенкой, лежала бомба, немала и невелика, так с полтонны. Клавочка присела на нее, вынула платочек и взялась наводить марафет, вытирать пыль с лица. На стабилизаторе этой бомбы оказался Кирилл, пришел, конечно, по приказу комиссара, иначе чего ему здесь сидеть? Сказать, что он танцевал, как корова на льду, значит нанести оскорбление корове. Чего уж говорить о затейливых антраша или мудреных пируэтах - этот телепень вообще не умел шевельнуть рукой-ногой. И это называется летчик, у кого координация движений, как правило, доведена до совершенства, который владеет своим телом не хуже балерины. Клавочка подвинулась к нему и что-то сказала, должно быть пожаловалась на ужасную пыль. Невиннолицый Кирилл ответил несмело и отвернулся. Известно -овечий характер. Клавочка опять обратилась к нему, заговорила. Мы стояли у выхода, Максим скрутил "козью ногу" длиной с локоть, дымил махрой. Я возьми и брякни: - Вы только поглядите, как наш Кирилл женихается, охмуривает плутовку Клавочку? А она-то, а? Кокетничает с ним напропалую. Максим шутя насупился, погрозил им пальцем. Батюшки, что тут поднялось! По бомбе словно электроток пустили, Кирилла подбросило, на Клавочку глазами хлоп, на Максима хлоп, два пальца за ремень по-солдатски, расправил складки на куцей шинельке и "строевым" - на выход! "Тьфу! Ну что за ничтожный человечишка! Чего вытягивается перед начальством, чего лязгает зубами? Мы же отдыхаем, веселимся по приказу, на кой черт нужно кому твое козыряние? Нет, что-то здесь не так - видать, неспроста выделывает он разные фигли-мигли, простачком, скромником прикидывается, однако себе на уме. Шалишь, меня на мякине не проведешь..." Не успевает он протиснуться сквозь кучу танцующих, как вдруг вдогон бросается Клавочка, хватает за руку, говорит ему в лицо что-то резкое, злое и, как бы припечатывая сказанное, топает требовательно ногой. В глазах ее черный огонь, полные губы плотно сжаты. Кирилл смотрит на нее растерянно, топчется на месте. Вдруг она опускает расслабленно плечи, приклоняется к нему и, слегка подталкивая, заставляет шагать под музыку. И Кирилл шагает! Ноги его, точно тряпичные, заплетаются, цепляются бестолково одна за другую, со стороны кажется - он умышленно топчет сапожки партнерши, а она, непонятно почему, терпит. В глазах у него отчаянье, лицо пунцовое, он похож на бычка, которого гонят на бойню. Умора, и только! Мы с интересом наблюдаем за происходящим. Парочка, гусь и гагарочка, добирается кое-как до выхода. Тут Клавочка отстраняется от Кирилла, щелкает вызывающе каблучками. В зрачках ее мстительные искорки. Вытягивается так, что грудь взлетает до подбородка, и с откровенной издевкой козыряет: - Товарищ командир эскадрильи, разрешите вашему подчиненному отлучиться со мной по естественным надобностям! У Максима "козья нога" выпаливается изо рта, а Клавочка под руку с обалдевшим Кириллом гордо шествует к двери. На пороге останавливается, кривит пренебрежительно губы и тоже грозит Максиму пальцем, как он ей минуту назад, только, как мне кажется, не шутя... Мы смотрим вслед паре, какая муха укусила Клавочку? Не иначе - красотка свихнулась. Наш первый утренний вылет оказался удачным: никого не убили, не ранили, только самолеты пощелкивали осколками, а "ил" Максима подсекли основательно. Пока латают пробоины, комэска использует свободное время, берет двухместный "уил" и зовет Кирилла на проверку в воздухе - приказ комполка надо выполнять. После двух полетов по кругу Максим вылезает из кабины, машет рукой: "Давай сам!" Кирилл выруливает на взлетную. Я выхожу из КП, стою, сунув важно руки в карманы, наблюдаю, как будет летать мой новый пилот. Он тем временем закончил "коробочку", но на посадку заходить не торопится. Прохлопал, конечно, рохля, придется идти на второй круг. Однако почему-то газ не дает, продолжает планировать.Ухты! Чокнулся он, что ли? Угол заложил, как на крутом пикировании. А-а... Вот в чем дело! Это деятель решил удивить нас, стариков, "вороньей посадкой". Ну-ну! Такое умеют лишь опытнейшие летчики и то делают, когда заставляет нужда. А здесь какая нужда? Посадочная площадка не ограничена, приземляйся нормально,не мудри. Кирилл несется уже над полем, вдруг вместо "вороньей посадки" ка-ак долбанет колесами в землю! Мать моя мамочка! Не просто "козла", а козлища двухметроворостого отколол негодник, а за козлищем еще, еще и еще... Штук шесть, отодрал! Я за голову схватился; "козел" -простейшая ошибка, ее любой курсант авиаучилища умеет исправлять, иначе его не пустят в воздух. А этот что? Вот когда мне стало все ясно: этот жучок умышленно прикидывается никудышным летчиком, показывает, что у него слабая техника пилотирования, знает: такого беспомощного в бой но пошлют, будут тренировать до упаду. Хитро-о-о... Значит, нас будут ежедневно убивать по нескольку человек: а этот околачиваться на аэродроме в ожидании более спокойных времен? Ну, черта с два! Я тебе покажу как колбасить, пройда, ты у меня не сажать, ты притирать будешь машину в сантиметре от посадочною знака! А попробуешь, я сам тебя к земле притру!.." Разозлился донельзя. Кричу Максиму: - Товарищ комэска, дайте лично мне этого грамотея, я с ним слетаю! Максим кивает согласно, но тут взвивается ракета; срочный вылет по готовности. Мой самолет готов, "инспекторские" проверки побоку, лети! Возвращаюсь, спрашиваю Максима, что будем делать с "козлодером". Максим пожимает плечом. - Знаешь, я слетал с ним еще раз и скажу тебе - претензий к нему у меня нет. Видать, просто переволновался, бывает. Сам знаешь, когда долго ждешь чего-то, ум за разум заходит, теряешь моментами над собой контроль. - Как бы не так! Я раскусил его, тот еще типчик! - Не говори, бывает, и дикое яблоко может прославиться, ежели попадет в руки Адама или Ньютона... А Иванчин у нас на глазах, чуть что - за ушко да на солнышко. В общем, я включил его в боевой расчет. Летим восьмеркой, ты - "нянькой". Что ж, быть "нянькой" - моя, командира звена, обязанность. В свое время и меня опекали на первых порах - обычное дело. Новому человеку трудно с ходу ориентироваться в сложной обстановке на земле и в небе в районе боевых действий, знакомом лишь теоретически. Что бывалый вояка уловит с полуслова, этому нужно втолковывать и зорко следить, чтоб не оторвался от строя, разумно маневрировал в зоне зенитного огня, а в случае атаки вражеских истребителей прикрыть его, отсечь противника. В кутерьме воздушного боя, когда не различаешь, где небо, где земля, немудрено отстать от группы, а тем паче - заблудиться в горах. Не доведешь домой - пропадет. Все летчики проходят через это, один быстрее осваивается, схватывает суть дела, другой прокорпит не один месяц, ежели, конечно, чудом уцелеет... Объясняя подробно Кириллу, что и как делать на боевом рубеже, умышленно нагромождаю всяческих страстей-мордастей, хочу допечь его, хочу увидеть, как он замандражит. Если он такой, каким я его считаю, шакальи повадки проявятся обязательно. Однако ничего похожего не замечаю. Подопечный в меру напряжен, сосредоточен, смотрит мне в глаза с доверием и надеждой. Как и должно. В заключение изрекаю, как заклинание: - На подходе к цели увидишь рыжие клубы дыма - это так встречают крупные зенитные калибры. Старайся нырнуть в рыжий шар, другой снаряд в том месте не разорвется. Как человеку ученому, тебе известно это по теории вероятности... И еще запомни: если тебя подсекут "мессы", беда на моей совести, но я ее не допущу. А ежели окажешься поживой зениток, я, извини, ни при чем. В семнадцать часов взлетаем восьмеркой, я - замыкающий, слева от меня - Кирилл. У нас по шесть стокилограммовых бомб, по восемь реактивных снарядов и полный запас для двух пушек и стольких же пулеметов. День тусклый, серый, землю покрывает дымка, видимость неважнецкая. На высоте полутора километров сплошные облака, естественно, пристреляны немецкими зенитчиками с точностью до сантиметра. К ним не липни! Летим ниже, я сегодня - третий раз, Кирилл - впервые. С востока нас догоняют вечерние сумерки, навстречу нам выдвигается... Нет, лучше не думать, что несет в себе бледный свет, мерцающий на западе. Зашевелилось клейстовское сборище, как заметило восьмерку "горбатых", не нравится наша утюжка... Вряд ли найдется человек, не видавший, как кипит в котле гречневая каша, как бурлит, клокочет серая масса, исходя белыми пузырями пара. Вот таким точно мы видим небо перед собой от нуля до полутора километров. Оно шевелится, взбаламученное огненными кляксами взрывов, серая мешанина облаков вспухает и лопается, воздух густеет от смерча тянущихся с земли пурпурпых бус, пучков буйствующих молний. Они уже достигают нас, зловонные вихри тротила врываются в кабину, сжимают сердце. Близкие разрывы встряхивают самолет - это дышит смерть. Нет ни прогала, ни прорешки, мы пробиваемся в содоме, маневрируем - каскадеры позавидуют, и втыкаемся в главную стену заградительного огня. Пробиться сквозь нее - родиться заново. Посматриваю в форточку на Кирилла - мотается, как пробка на штормовой волне, шурует ногами-руками, но отстает. "Ну-ну, шуруй!.." Вот близко от него возникает рыжий дымовой шар, о котором я предупреждал на земле: взрыв крупнокалиберного. Кирилл - вжик! - в него. Рядом взрывается еще один - Кирилл как был на том месте, третий... четвертый... Я усмехнулся: "Ишь, жить охота, зашевелился... Не спит". На то чтоб следить за действиями "чадочки", "няньке" отпущено десять секунд в минуту, остальное время взгляд рыскает по небу, чтоб не упустить, не дай бог, появления "мессеров". Пока не видно. Но "месс" не невеста, чтоб выставлять себя напоказ, поздно будет, когда хватит за ляжку, как затаившийся в подворотне пес. Я в строю последний, а кто последний, того бьют первым. По радио голос Максима: - Внимание, станишники! Атака гвардейская: коли пьем - не проливаем, когда бьем - так попадаем! Ну, пронеси, господи... "Скажи, какой богомольный стал!" - хмыкаю мимолетно. Максим с ухватистым вывертом устремляется на цель, за ним - ведомые. Я маневрирую в хвосте, жду своей очереди. Вдруг глядь - под самолетом Кирилла -- яркая вспышка, и тут же белой струей дым. "Вот и все... Как я предполагал, так и случилось: этот никчемный вояка, не сбросивший ни одной бомбы по врагу, не пустивший эрэса, не выстреливший ни разу, сбит. Горит и, очевидно, ранен". Подскальзываю мигом к его крылу, смотрю на него, он - на меня. Радиопередатчика у Кирилла нет, он только слышит меня. - Ты ранен? - спрашиваю. Мотает отрицательно головой. - Так чего чикаешься? Выбрасывайся на парашюте, ты же горишь! Сейчас взорвешься! - А он поднимает левую руку и машет вверх-вниз, - Чего машешь? - ору. - Я ничего не понимаю. - Он опять машет. Под его фюзеляжем не дым уже, а пламя к хвосту тянется, и тут смотрю - Кирилл сваливает самолет в пикирование и пошел... Я пикирую рядом, мне теперь не до чадочки, у меня две пушки, два пулемета, восемь ракет. Мои пальцы бегают по гашеткам, кнопкам, я готовлюсь к бомбометанию. Во имя чего я сюда прилетел? Для меня сейчас не существуют ни ошеломляющий огонь зениток, ни затаившиеся где-то истребители: я делаю, что мне положено, что делал много раз, Я занят но горло, но у меня многомесячный опыт, и я краем глаза успеваю следить одновременно за Кириллом. Из-под крыльев его "ила" вырываются огнехвостные эрэсы, на дульных срезах оружия мельтешит пламя, от пулеметов тянутся пунктиры трасс - воюет парень, оказывается... И тут впервые он мне понравился. Правильно сделал, не оставив самолет на большой высоте: пока будет болтаться на парашюте, его прошьют из пулеметов. Правильней выброситься метрах в шестистах от земли, парашют успеет раскрыться, но немцы вряд ли будут тогда стрелять в него. Мы сами их стегаем огнем, загнали в норы, к тому ж ветер с запада, есть шанс приземлиться у своих. Об этих секундах я рассказываю длинно, а там, в бешеном небе, миг - и обстановка схвачена, уточнена, оценена. "Молодец,-думаю,-соображает". Голова Кирилла приникла к "наморднику" прицела, шлейф пламени тянется уже за хвост, а из стволов не прекращается пульсирующий поток огня. Самолеты пожирают высоту, Максим выходит из атаки. Кричу Кириллу: - Выбрасывайся! - Но он продолжает стрелять. - Прыгай же! - ору еще громче. Нет, пикирование не прекращает. - Ты что, не слышишь, такой-сякой? Прыгай немедленно! - ругаюсь я, холодея. Что он делает? Неужели не видит землю? - Кирилл, прыгай, поздно будет! - И опять молчок. Только пушки по-прежнему грохочут, я вижу желтое мерцанье. И тут он на миг взглянул в мою сторону. Я не видел его глаз, но лицо не было искажено отчаяньем, нет. То, что он делал, делал сознательно, сердцем, разумом, силой и страстью. Остается четыреста метров... триста... двести... все! Бомбить нельзя, я взорвусь на собственных бомбах, но я уже в неуправляемом азарте, я с яростью рву рычаг аварийного сброса бомб. А Кирилл стреляет. Весь самолет объят пламенем. Жизнь проиграна, только дух живет и выигрывает бой. Огромный ослепительный сноп огня, разодранного бесформенными клочьями, вздыбленного и закрывшего весь свет, остается в моих глазах навсегда. От мощного взрыва бомб меня швырнуло вверх на полсотни метров, осколки хлестко пропороли самолет - и в груди моей словно что-то оборвалось. Я привел изрешеченный самолет на аэродром, бросил на стоянке и не пошел на КП докладывать. Не смог. Впервые в жизни попросил у товарищей горсть махры, сел на бугре, поросшем бурьяном, и закурил. Было холодно, темно вокруг и мерзко на душе. С неба сыпалась осенняя крупка, но я не замечал, сидел и творил над собой трибунал, судил себя без свидетелей, без заседателей прадедовским самосудом. Я обвинял себя голосом беспощадного прокурора: "Ты лихой ас, кичащийся своей храбростью и так далее, а хватило бы у тебя мужества, воли, твердости духа совершить то, что сделал этот мальчишка, которого ты не ставил ни во что, презирал как бойца и подозревал даже в уклонении от воинского долга?" И признаюсь теперь откровенно: я не ответил тогда себе на этот извечный вопрос фронтовиков: "Что ты можешь?" Война придирчива, заставила всех нас отвечать на этот вопрос, но там, на холодном бугре в одиночестве, я всю ночь стыл в растерянности сам не свой. Много случилось на моих глазах смертей, много погибло друзей-товарищей, и сам я провел на той стороне трое суток, но только в нынешний день открылось во всем страшном величии, на какую высоту может вознестись человеческий дух. Закрою глаза - и вижу снова клокочущее пламя, озаряющее великую простоту и тайну самопожертвования. В часы беспощадного суда над собой я придирчиво, промытыми горем глазами вглядывался в собственную короткую жизнь, начиная с истоков, с первых сознательных шагов и кончая нынешним трагическим днем. И должен прямо сказать: ничего лестного для себя не выудил. Беспристрастный вердикт был вынесен по заслугам; в людях не разбираюсь, оцениваю их по внешним признакам, разделяю на выдуманные сорта, и самое худшее - не отличаю, где честность, а где честная ложь, потому и принимаю исполнительность и скромность за безволие и трусость. На этом и закончился мой архаический, если так можно выразиться, отрезок жизни, он оказался пустой бутылкой, приготовленной для дорогого вина. Тем лучше, что разбилась она ненаполненная... Как командир звена, я обязан собрать личные вещи погибшего подчиненного, написать рапорт и передать все в штаб полка для пересылки родителям или родственникам. У Кирилла никаких вещей не было. Ровным счетом никаких. Все его имущество состояло из запасного целлулоидного подворотничка для гимнастерки - такими пользовался наш брат вместо хлопчатобумажных, требовавших ежедневной стирки. Подворотничок хранился в летном планшете вместе с золотой каемкой и с ней же погиб. В КП на вешалке осталась невзрачная шинелька цвета хаки и в кармане ее - записная книжка. Вперемежку с навигационными схемами, аэродинамическими формулами, режимами двигателя были вкраплены короткие заметки. Вот несколько из них: "Наконец мечта моя сбылась, я прибыл на фронт в знаменитый гвардейский полк. Вот где настоящие люди! Живу среди них и опасаюсь одного: кажется, я никогда не достигну боевого мастерства и доблести, какими обладают они. Это терзает мою душу, но я дал себе слово: умру, но в грязь лицом не ударю. Мой командир звена - летчик, каких поискать, но летать с ним стремятся не очень, говорят, лезет сломя голову в самое пекло, где и комару не выжить. А я бы с ним... Лишь бы взял меня с собой. Но увы! На боевые задания нас, молодых, пока не берут, небось жалеют. А зачем нас жалеть, когда старшие опытные бойцы гибнут каждый день? Бои страшно тяжелые, оттого и на сердце всем тяжело. Между вылетами людям нужно отвести душу, хоть чуть-чуть расслабиться, отвлечься от пережитого в бою. Надо мной часто подшучивают, разыгрывают, но мне это не обидно, я сам подыгрываю шутникам, чтоб настроение стало у всех бодрее, пусть хоть этим помогу, если больше нечем..." Вот вам недотепа, вялый, туповатый Кирюха... Утром, как всегда, Клавочка- синоптик прочитала карту погоды и, удаляясь, тронула меня мимоходом за плечо. Что ей нужно от меня? Выхожу из КП. Клавочка стоит, поджидает. Останавливаюсь. - Извините, у меня к вам дело... - Пожалуйста. Она медлит, то ли раздумывает, то ли колеблется, затем роняет тихо: - Я хочу поговорить с вами о Кирилле. - Нет! - вырываегся у меня резко и жестко. Излишне жестко. Но свою интонацию я вспоминаю потом. Вспоминаю и сожалею, зачем еще одному человеку сделал больно? Клавочка задумчиво вздыхает, молчит секунду-другую и внезапно в смятении с мольбой восклицает: - Отдайте мне записную книжку Кирилла! Зачем она вам? Отдайте! Пожалуйста! - А вам зачем? Клавочка опускает голову, смотрит в землю, ...Говорят, высокомерие и предубеждение - два черных крыла человеческой души. Огненная вспышка на окраине Гизели сожгли мои черные крылья навсегда. Записную книжку Кирилла я отдал Клавочке, а мне осталась, как памятный знак, ослепительное бурлящее пламя с черными комьями, черными клочьями - оно всегда в моих глазах. Я вижу его, засыпая, я вижу его, пробуждаясь. Десятки лет оно не гаснет, не тускнеет, И я твердо знаю: не будет меня, а оно останется - этот памятный, неистребимый след войны, выстраданной нами.
|
|
|