"Даниил Клугер, Виталий Бабенко. Четвертая жертва сирени " - читать интересную книгу автора

хотелось бы. Всего одиннадцать за последний год - по одному письму в месяц,
с тою поправкою, правда, что, как миновала Троица, письма приходить
перестали. Были письма длинные, были и короткие; в одних она подробно
описывала свою работу в книжном магазине, приводя попутно интересные
суждения о книгах и современной литературе; в других - довольно скупо
рассказывала о своей жизни, о себе и муже, и даже не столько рассказывала,
сколько расспрашивала - о моем здоровье, об Анфисе, дочери Якова Паклина, о
Домне и Григории, о кокушкинцах... А вот об Ульяновых - ни слова. Впрочем, я
писал ей об отъезде Владимира и Анны, о том, что Анна Ильинична в прошлом
году вышла замуж за Марка Тимофеевича Елизарова, сообщал иные новости, так
что вроде бы и незачем было Аленушке особо интересоваться Ульяновыми. Что
касается подробностей жизни самой моей любезной Елены Николаевны, то мне
приходилось собирать их буквально по крупицам. Чем я в очередной раз и
занялся, положив письма стопочкою перед собою на столе и начав перечитывать
их за обедом внимательнейшим образом.
Перечитывал, а перед глазами моими вставала Аленушка - я живо
представлял себе, как она, склонившись над бумагой, обмакивает перо в
чернильницу, как хмурит высокие брови, подбирая верные слова, как смахивает
русую челку, падающую на глаза, - когда-то дочь моя заплетала волосы в
толстую косу, но, уехав в Самару, стала стричься коротко, - как
задумывается, подперев голову левой рукою, так что милая ямочка на щеке
скрывается под ладонью...
И вот, пробегая глазами по строчкам писем, я вдруг почувствовал в них
некую скрытую тревогу, недосказанность, может быть, даже просьбу о помощи,
которую Аленушка так и не выразила словами и которую я прежде никак не
замечал в написанных аккуратным гимназическим почерком фразах. И ведь ничего
открыто тревожного не было - о муже писала, о том, что он много работает, и
на станции, и в училище, и немало устает (при том сказано было вскользь, что
на работе его как-то не вполне ценят); о том, что цены на жилье поползли
вверх и потому пришлось им с прежней квартиры съехать и снять квартиру
другую, поскромнее; о том, что, при всех условиях, Евгений Александрович
человек вполне состоятельный, и она трудится не с тем, чтобы поддержать
благополучие семьи, а с тою лишь целию, чтобы чувствовать себя нужной
обществу; о том, что собирается переменить место службы на другое, где
сможет приносить больше пользы, и ждет лишь благоприятных обстоятельств...
В свое время, получив это письмо (а отправлено оно было на Радоницу),
я, признаться, не придал содержавшимся в нем новостям особого значения. Ну
поменяли жилье, и ладно, тем более что дом вполне приличный, почитай в самом
центре города; против желания Аленушки трудиться, чтобы "чувствовать себя
нужной обществу", я тоже теперь ничего не имел, хотя ранее, попервоначалу,
очень этому строптивился. Сейчас же мне вдруг почудился в ее строках
какой-то икс, нечто невыраженное и не очень благоприятное. В самом деле,
именно материальные, бытовые трудности нередко становятся причиною житейских
драм и даже трагедий. И потом, ни слова не написала моя Аленушка о том, где
в конкрете собиралась она трудиться, чтобы "приносить больше пользы", и
какого рода "благоприятных обстоятельств" она ожидала. Сердце подсказывало
мне, что как раз эти строки определенным образом связаны с происшествием,
сорвавшим меня с насиженного места и приведшим сюда, на пароход.
Подозвав официанта, я спросил еще бургундского. Морской волк принес
новый бокал на серебряном подносе, покосился на разложенные бумаги, но не