"Николай Климонтович. Конец Арбата (Повесть)" - читать интересную книгу автора

Наля, и нет последнего наследника этой ветви рода по мужской линии
Шурки... Тетя Аня совсем состарилась, схоронив всех подряд, скукожилась,
побелела, не может справиться - все мелко дрожит головой, ее переселили
куда-то в спальный район, страшно подумать, каково ей там одной спится, да и
жива ли она...

2

План их коммуналки я мог бы и сегодня набросать с закрытыми глазами. По
тогдашним московским понятиям она была не из самых населенных. Ближе к
входной двери жил в двух смежных комнатах врач-венеролог Самуил Кац и здесь
же вел прием. В те годы была еще разрешена частная деятельность сапожников,
лудильщиков, старьевщиков, закройщиков, зубных техников, адвокатов и врачей;
это позже, при Брежневе, частное предпринимательство свернули окончательно,
чем подтолкнули к более пышному цветению теневую экономику, и кто знает,
может быть, в этом и состоял тонкий замысел власти. Тогда же доктор Кац
лечил в свое удовольствие триппер и трихомонаду на дому и от входной двери
до его комнат то и дело шныряли личности съеженные, глаз не поднимавшие.
Доктор и докторша были, безусловно, самыми состоятельными жителями
квартиры. Забегая вперед, скажу, что эти венерологические две комнаты уже по
смерти старухи, при начавшемся расселении квартиры, отошли к Щикачевым; мы с
Шуркой провели немало веселых денечков в обиталище бывшего Каца, но именно
здесь завязался сюжет, который привел Шурку к гибели.
И следующая комната, которую позже, выйдя замуж, заняла Наля, тоже
сыграла в трагедии свою роль - не будь ее, не было б под боком у Шурки его
бодрого племянника. Тогда же в этой комнате, дверью прямо на висевший на
стене в коридоре общий телефонный аппарат, жила Неля. Вполне возможно, у
пятнадцатилетней школьницы Нели здесь же жили и родители, даже наверняка
жили, но их я не помню начисто, а вот саму Нелю - назубок: у нее были
сильные коротковатые ноги с крутыми икрами плохой танцовщицы, круглые бедра
и зад, всегда туго затянутая лифчиком крупная грудь; она была кокетка и
ветреница, фигуряла на коньках на
Патриарших, часами висела на телефоне, халатик короткий, виднелись
чашечки круглых колен; губки - бантиком; глазки круглые и светлые,
Мальвинины ресницы, рыжеватые кудри до плеч; я млел, видя ее, подглядывал,
как, застоявшись с трубкой у уха с заправленным за него локоном, она
поджимала то одну, то другую ножку с морковной пяткой, халатик распахивался,
полные крепкие ляжки у нее были глянцевые, мерцали в полумраке коридора;
помню, я тайком звонил ей, меняя голос, если подходил к телефону кто-нибудь
из Щикачевых, и пытался склонить к свиданию: она отвечала томно,
благосклонно, но туманно, для нее я был малолеток, за ней уже ухаживали и
консерваторские студенты.
Кстати, Шурка тоже не был к ней равнодушен, и, кажется, у них был-таки
роман, скорее всего школьно-платонический... Где она нынче? Ее семейство
тоже давно переселили подальше и от консерватории, и от Патриарших, но
все-таки не вовсе на задворки. Нынче ей должно быть за пятьдесят, и вышла ли
она прилично замуж, нарожала ли деток, и не разочаровали ли детки ее,
нарожали ли ей внучат? И снится ли ей в ее грустных полувековых снах давний
ее Арбат, которого давно больше нет?..
Остальных соседей я помню смутно, стертые фигуры в неопрятных халатах