"Николай Климонтович. Конец Арбата (Повесть)" - читать интересную книгу автора

сказать - каждому из щикачевских колен. Объясняя мне тонкости и детали,
Шурка впал в необыкновенное воодушевление; я слушал, испытывая крайнюю
неловкость: свойственная Шурке мечтательность теперь оборачивалась чуть не
безумием, так далек был этот прожект от реального положения дел в семействе.
Но все-таки показательно, в какое русло были направлены Шуркины грезы и
какова была тема его иллюзий - род, семья, домоустроение, и это после
всяческого туризма, после стройбата, после Яшиной школы гордого
индивидуализма и дендизма.
И, конечно, я не мог предположить всю горькую иронию теперешней
Шуркиной мечты о семейном ладе и родственной верности друг другу...
У меня была знакомая - занятная дама, красивая и весьма светская, очень
хорошо одевавшаяся, жившая в квартире, заставленной дорогим антиквариатом,
уже в те годы - тогда женщин за рулем вообще было мало - ездившая на
каком-то "пежо", любительница поэзии и всегда имевшая под рукой
воздыхателя-иностранца, чаще - из дипломатического корпуса; при этом она
была кандидатом геологических, что ли, наук, каждое лето отправлялась в
экспедицию на Белое море и эту вторую свою жизнь очень ценила. Так вот,
оказалось, Шурка работает в одном с ней институте, в соседнем отделе.
Обнаружилось это случайно - мы встретились с ней в одном московском салоне,
сели в уголке с бокалами, и она принялась мне рассказывать - в тонах самых
юмористических - о молодом своем чудаке-коллеге, устроившем в институте
настоящую бучу; он не поленился и подсчитал, как можно сократить штат
института вдвое, выполняя при этом объем работы в три раза больше; и не
придумал ничего лучше, как представить этот свой проект начальству;
замдиректора института - директором был какой-то академик, совершенно
недосягаемый ввиду его постоянного отсутствия,- пришел сначала в ужас, потом
в бешенство; и ведь самое забавное, что это был не первый прожект
- прежде парень предлагал наладить снабжение пресной водой африканских
бедуинов, транспортируя айсберги из Антарктиды.
"Наверное, ему придется уйти",- подвела итог моя приятельница, и я
промолчал, не признался, что этот чудак - мой дядюшка и что мы с ним выросли
вместе...
Прошло еще сколько-то лет, и я столкнулся с Шуркой на улице. Я был с
приятелем-сочинителем Колей Куликовым, и мы спешили по своим богемным
делам - кажется, выпивать в мастерскую нашего знакомца-живописца. Шла ранняя
весна, Шурка был в каком-то нелепом пальто с воротником из каракуля - уж не
отцовском ли? - в вязаной шапчонке, сношенных ботинках и выглядел именно как
инженер - тут точно к месту советское словцо - из бывших; он бурно
обрадовался мне, но я испытал совершенно новое к нему чувство, которого сам
устыдился: мне было за него неловко перед моим приятелем, кстати, самым
простецким,- так не похож был
Шурка на людей нашего круга, то есть на разночинных полуподпольных
сочинителей и художников... Нечего было и думать позвать Шурку с собой, и
это было не чем иным, как предательством. Я не могу забыть, каким взглядом
провожал меня
Шурка, когда я торопливо пообещал к нему как-нибудь забежать.
Это был взгляд потерянного и очень одинокого человека.
Но я не мог знать, что эта случайная наша уличная встреча окажется
последней.