"Николай Климонтович. Конец Арбата (Повесть)" - читать интересную книгу автора

оттяжка была-таки обещана.
Но только некоторая. И, кто знает, быть может, Нине и удалось бы дожать
его и Шурка исполнил бы свое губительное намерение, когда б его не спасла
сестра Татьяна.
Ближе к осени стала известна подноготная Нины: она жила в этом доме
давно, и ее соседи по квартире, конечно же, многое могли о ней порассказать.
Во-первых, стало известно, чем неработающая
Нина промышляет: в коммуналке ей принадлежали две несмежные, через
стенку, комнатки-пенала, и, сама занимая одну, другую она сдавала, но не
постоянному жильцу, а на ночь. Об этом, разумеется, была извещена милиция,
однако у Нины оказалась оформлена группа инвалидности по психиатрической,
как выяснилось, статье, и это давало ей нужный иммунитет: по гуманным
советским законам, как сумасшедшая, она имела право на отдельную жилплощадь,
которой, понятно, у советской власти для нее не было. Более того, случайно
обнаружилось, что секретарша на Татьяниной работе Манька Бородина - мал
мир - не только хорошо знает Нину, но и водит дружбу с Ниниными постоянными
девочками, которых та изредка сама вызывала к клиентам, то есть ко всему
Нина была сводней. Но и этого мало, стало известно, что в молодости она,
разумеется, и сама зарабатывала проституцией, ее портреты анфас и в профиль
украшали соответствующий альбом на
Петровке аж с конца 40-х, когда Нина окучивала преимущественно
Дом офицеров.
Татьяна не была настолько дурой, чтобы все это с ходу выложить
влюбленному по уши брату: это дало бы, безусловно, обратный эффект, в тот
момент он скорее отказался бы от сестры, чем от
Нины. И она сделала неплохой ход, впутав в это дело племянника.
То есть меня.

21

Впрочем, даже после того, как она все мне выложила о Нине, я все равно
понятия не имел, как приступить к делу, соглашаясь, конечно, что Шуркино
намерение есть чистое безумие. Немыслимо было говорить с ним прямо, тем
более что эта шальная любовь сильно встряхнула его: с Шурки на глазах стало
осыпаться все солдатское, стройбатовское, и вновь проглянуло юнкерское,
дворянское,- к своей даме сердца он относился с отменным рыцарством, а к
собственному чувству - с целомудренной сдержанностью и серьезностью.
По-видимому, все, что копил он в себе, сейчас нашло выход, а ведь он всегда
возвышенно относился к Женщине. Нина же была опытна и неглупа и предстала
ему -
Дамой. Да будь она и стервозной дурой - кто из нас именно в шалавах не
обнаруживал подчас под слоем хамоватой заносчивости и прочего мусора
глубинную тлеющую, чуть больную и застенчивую, женственность, готовую
вспыхнуть опаляющим пламенем, ту обжигающую женственность, которой так
недостает обычно порядочным девицам. Кроме того, чтобы вернуть чувство
уверенности в себе, Шурке, как лекарства больному, не хватало сейчас именно
женской нежности, нежности, конечно, не того сорта, что могли дать ему мать
или сестры. Наконец, как стало ясно позже, стареющая Нина и сама не на шутку
привязалась к
Шурке... Короче, задача, передо мною поставленная, казалась