"Николай Климонтович. Конец Арбата (Повесть)" - читать интересную книгу автора

деликатно... Но я забежал вперед.
Стали взрослыми Шуркины сестры. К тому времени я с ними уж почти не
общался, хоть в отрочестве с обеими был более или менее близок. Помнится, в
какое-то лето, мне было лет тринадцать,
Шурка отчего-то пару недель отсутствовал, и я дожидался его на даче в
Чепелеве сначала в обществе Тани, потом Нали...
Вот сценка: зарядил дождь, холодно, печку разжигать лень; мы с
Татьяной лежим в одной постели, и, смеясь над моей робостью, она все
просит погреть ей ноги своими ногами под одеялом; думаю, она тогда хотела бы
меня соблазнить, но при всей половой бесшабашности духу у нее не хватило;
тем более что я жался и дичился, ноги ей не грел, дрожал, втайне, конечно,
мечтая хоть поласкать ее грудь. Я был в ту пору девственным херувимистым
подростком, и она таскала меня с собой в какой-то недалекий пионерский
лагерь, в котором годом раньше работала вожатой и в котором остались у нее
дружки и подружки,- на смотрины, гордясь смазливым племянничком; лагерь был
неухоженным, зачуханными пионеры; ночью, у костра, где пил водку персонал,
Татьяна пару раз ходила в кусты с каким-то физкультурником, а меня все
тискала и целовала толстуха лет под тридцать в красном галстуке; от нее
воняло одеколоном "Красная Москва", женским поhтом, вином, мне хотелось
бежать куда глаза глядят через темный лес.

Наля была старшей сестре полной противоположностью, застенчивая и
романтичная. Видимо, я и ей нравился, коли она рассказывала мне нескончаемую
какую-то повесть своей школьной влюбленности и, кажется, просила совета:
позвонить ли ему самой и серьезно ли то, что он целовался с подружкой,
правда, только один раз; советы, конечно, я щедро и с энтузиазмом давал...
Помимо прочего, ко времени, о котором речь, между мною и сестрами
пролегло отчуждение и по причинам, так сказать, идеологического порядка; они
были комсомолками, я же - упоенным антисоветчиком, такова была атмосфера и в
моей семье, и в поздние школьные годы в моем "лицее"; должно быть, столь
страстно верующими в свою идею, как я тогда, были только ранние комсомольцы.
Как-то, помню, Наля в моем присутствии упомянула
"русскую революцию". Я издевательски осведомился: о которой идет речь?
И вызвал тем нешуточное возмущение. Я и потом не раз наблюдал потомков
дворян, которые были не просто лояльны советским идеям - они были святее
детей рабочих и крестьян, быть может, играл свою роль въевшийся навсегда
страх, быть может, представление о том, что необходимо быть верным раз
принятым как свои убеждениям. Впрочем, Шурка был аполитичен, в комсомоле,
как и я, никогда не состоял и к моей антикоммунистической проповеди
относился со снисходительностью, маскирующей известное сочувствие и
неподдельный интерес...
Когда он вернулся, Татьяне было лет двадцать шесть, и из некрасивой, но
смешливой, добродушно-грубоватой, неглупой, хоть и легкомысленной девицы она
неотвратимо превращалась в раздраженную грымзу, которой уж всерьез угрожало
остаться в старых девах. Именно с ней приходилось Шурке делить комнаты Каца
- ему досталась хоть и боhльшая, но проходная, а Татьяне дальняя.
Помнится, мы с ним подумывали расконсервировать некогда накрепко задраенную
дверь из Татьяниной комнаты напрямую в коридор, но этого не понадобилось:
Татьяны днями не бывало дома, и ночами тоже, и обе комнаты были в нашем
распоряжении. Как я теперь понимаю, у нее, работавшей техником в какой-то