"Игорь Клех. Смерть лесничего (Повесть) " - читать интересную книгу автора

Оттуда ежедневно добиралась в школу на автобусах почти половина
учеников. Много было среди них лихих голубятников, что с послевоенных лет
отчего-то в одном этом селе во всей округе сделалось бизнесом.
Юрьева, однако, занимало другое. В том же селе у железной дороги в 1920
году располагался штаб Первой конной, прикомандированный к которому провел
здесь три месяца Бабель, сходя от тоски и безделья с ума и ведя дневник в
ожидании штурма Львова. Расклад был таков, что сумасшедшими более или менее
в то время оказались все. За несколько лет до того будущий нобелевский
лауреат по литературе Стефан Жеромский застает в Закопане квартиранта Юзефа
Пилсудского в одних кальсонах (тогда как единственные свои штаны он
отдал в штопку), застает раскладывающим трудный пасьянс, на котором тот
загадал, быть ли ему диктатором Польши - той страны, которой нет пока на
географической карте! Оттого-то он и потянулся за Киевом при первой же
возможности. В ответ
Тухачевский двинул армии на оголенную Варшаву и потребовал от
Сталина поддержки. Сталин, однако, возомнил о себе после царицынского
успеха и заупрямился: направлением главного удара станет Львов,- и туда увел
Буденного. Оба они так и не решились за три месяца напустить кавалерийскую
лаву на город, где она, несомненно, завязла бы, рассосавшись по каналам улиц
и закоулков, что сулило конармии огромные потери, если не славный конец. Тем
временем Тухачевскому отвесили под Варшавой, а затем и Буденному и гнали
всех скопом назад до Киева, так что граница и вышла аккурат по Збручу.
Юрьева все же занимал исключительно литературный аспект геополитических
турбуленций. Говоря проще, его не устраивал не столько большевизм, сколько
политика партии в области искусства.
И он спрашивал себя: было бы гипотетическое взятие или невзятие
Львова конармией Буденного оплачено спустя несколько лет написанием
новеллы об этом событии конармейцем Бабелем? Город и конница - какая
красивая антитеза! При соприкосновении они аннигилируют, а подтверждением их
встречи остается лишь одна небольшая новелла. Та новелла не была и не могла
быть написана по причине отсутствия события, а тому порыву остался
свидетелем разрушенный польский мемориал на Лычаковском кладбище Львова да
один запоздалый советский памятник на спуске от Подгорецкого замка к
Олескому, не уступающий своими размерами замкам: в нежное небо Запада, где
по палевым облакам ходят розовые голые бабы, неотличимые от облаков, тянется
окаменевшими копытами и мордами взбесившаяся конница. Рассказывали, что на
постаменте памятника под гигантскими конскими ядрами в вечерних сумерках
местные девки любят отдаваться местным же парням.
Из песни слов не выкинешь - таков был строй мыслей молодого
Юрьева полвека спустя после тех волнующих событий. Перманентному
вчерашнему анархисту, а может, анархо-синдикалисту, всерьез казалось, что
искусство авангарда, будто нарисованный на стене от руки кобелек, способно
оплодотворить огромную жизнеподобную суку народа, пробудить в его косной
массе способность воображения. Тот смышленый обособленный паренек, которому
он давал читать книжки Бабеля - а также Булгакова, Олеши, Хармса,
Кафки,- исправно все прочитывал и возвращал, на уроках старался, на
переменках отмалчивался и вырос в киномеханика с преузким лбом, сновавшего
по городу в поисках приработка и от случая к случаю его находившего. То
подростковое чтение осталось непроясненным и смутным эпизодом школьных лет,
вскоре забытым за ненадобностью. Как позабылись и те последние в четверти