"Виктор Павлович Кин. Записные книжки" - читать интересную книгу автора

причины, по которым ничего не выходит. А теперь будете работать с этой
рыбой.
Издали, за несколько комнат, они услышали кашель и тяжелые шаги.
- Топает папа Лифшиц, - сказал Стерн, смеясь. - Сегодня что, четверг?
Сматывайся отсюда, Копин. По четвергам он в плохом настроении. В среду он
ходит в баню и аккуратно схватывает насморк.
Дверь с треском растворилась, и в комнату ввалился папа Лифшиц,
секретарь иностранного отдела, разматывая на ходу бесконечный шарф. Он
неторопливо снял пальто, кепи и оглядел комнату из-под нависших бровей.
Роскошная седая борода и пышные, как львиная грива, волосы делали его
сказочно, невероятно старым. В редакции шутили, что Лифшиц в молодости
знавал Авраама и даже перекидывался с ним в картишки, когда Сарра уходила к
знакомым. Чем-то библейским веяло от его фигуры, и в редакции, среди
телефонов, машинисток, неумолчного и нервного шума голосов, он казался живым
анахронизмом, воскресшим мифом времен пророков и фараонов.
- Так, - сказал он, бросив на Копина кровожадный взгляд и шевеля
бровями. - Копин, разумеется, бродит по редакции и мешает людям работать.
Кто вам позволил пачкать мой стол? Что это тут намазано?
- Это я нарисовал слона, - сказал Копин. - Похоже?
- Он хотел сделать вам удовольствие, папа Лифшиц, - добавил Стерн. -
Простите его. Ребенок развит не по летам и хочет забавляться.
Лифшиц грузно сел за стол и развернул газету.
- Убирайтесь отсюда, - сказал он, укрепляя на носу пенсне на широкой
ленте. - Идите в свой отдел, тут вам нечего делать. Слышите, Копин?
- Слышу, - ответил Копин, закуривая. - Не волнуйтесь, папа, ради бога.
Он повернулся к Стерну.
- Слушай, у меня есть к тебе одно дело. Ты будешь сегодня в конторе?
- Буду.
- Получи мне деньги по доверенности на подшефную школу.
- Ну нет, я не возьмусь. Мне будет некогда, я забегу туда на минутку.
Копин встал.
- Ну ладно, попрошу Боброва.
Когда за ним закрылась дверь, Лифшиц опустил газету и одним глазом
взглянул на Стерна.
- Зачем он шляется сюда? - спросил он, шумя газетным листом.
- Имеет право - газетный работник, - возразил Стерн, полусмеясь,
полусердито. - Вы думаете, он доставляет мне удовольствие?
- Газетный работник! Что он знает о газете? Что она белая и что у нее
четыре угла? Он мальчишка и ничего больше. Я бы его высек.
- Вы тоже были мальчишкой при царе Горохе.
- Был. Но он скверный мальчишка. Знаете, как нас держали тогда? О, я бы
не посмел прийти к секретарю иностранного отдела и рисовать у него слонов на
столе. Знаете, как это было?
И он в сотый раз рассказал Стерну, как это было. Как он, студент-медик,
изгнанный из университета за вольное толкование случая с Евой, пришел, в
поисках заработка, в редакцию "Московского листка". Как он попал в руки
лохматого и вечно нетрезвого репортера, который взял его на выучку и
заставлял бегать по Москве в поисках самоубийц и утопленников. Три года он
описывал квартиры висельников, отравившихся и перерезавших себе горло
бритвой; ругань с дворниками, унизительные переговоры с городовыми, толкотня