"Анатолий Ким. Соловьиное эхо" - читать интересную книгу автора

человеко-волкам? - недоумевал он.
Наверху шла тихая улица, протянутая вдоль другой, главной улицы
городка, куда собирался выйти Отто Мейснер и где находилось полицейское
управление. Оттуда, с невидимого еще русла большой улицы, доносился
невнятный и грозный рев, а здесь было безлюдно и вполне мирно. Прошла
какая-то толстенькая барынька, поднимая обеими руками юбку над пылью
дорожной, да у открытого лабаза стояла длинная фура, нагруженная мешками.
Широко разверстая лабазная дверь чернела угрюмо, таинственно, и туда, в эту
черноту, уходил весь запудренный мукою грузчик, унося на спине тяжелый
мешок. Если выстрелить в туго наполненный мешок, то будет дырка, из которой
потечет струйка муки, представилось Отто Мейснеру. А если выстрелить себе в
висок... И магистр брезгливо сощурил светлые глаза, представив подобную
картину.
Вскоре проулочком, опутанным бельевыми веревками какой-то надомной
прачки, Отто Мейснер вышел на главный прошпект. И теперь стало понятно, что
за рев разносился отсюда. То был утробный рев множества мрачных, налитых
единым стадным чувством людей. Но по запахам и другим признакам было ясно,
что в дело пошла и водка.
Словно одно огромное тело, выползла из-за угла манифестация, выдвинув
впереди себя большой портрет Николая II в золотой иконостасной раме.
Магистру, разумеется, был чужд и далек этот царь, но люди толпы, с пением
гимна несущие своего кумира в рамке, были вполне ему ясны. Они пахли обычным
человеческим потом, выпитой водкой и съеденной пищей - несомненно, но в
минуты упоения и торжества испускали они и особенный, крепкий и острый запах
ненависти. И сейчас она так пахла, эта вытянутая в длинную змею толпа, с
золотым черепом-портретом своего царственного повелителя. И, не желая дышать
смрадным воздухом ненависти, магистр опустил глаза и быстро направился в
сторону по улице.
Но его из толпы узнали. Некая фигура, снявшая с головы котелок и
державшая его подле груди, преградила путь Отто Мейснеру.
- Ну-ка, шапку долой! - приказала она.
- Швабра! Ковбасник! - раздалось в толпе. - С мечом ты пришел, от меча
и погибнешь, тевтон!
Отто Мейснср отступил и прижался спиною к фонарному столбу. В толпе он
увидел бритое восторженное лицо Ильи Чумасова. И тут выскочил вперед
какой-то юнец в гимназической форме, метнул в него камнем и задорно крикнул:
- Смегть гегманским шпионам!
Камень загремел о железную трубу над самой головой Отто Мейснера, и он
тогда, отступив еще дальше, повернулся и ушел назад в проулок. Засвистели,
заулюлюкали, но никто не стал его преследовать. Магистр пробирался под
бельевыми веревками, нагибаясь там, где висело мокрое, тяжелое тряпье, вдруг
увидел невдалеке саму прачку, развешивавшую простыню, приподнимаясь на
цыпочки и показывая розовые щедрые икры. Наконец он прорвался сквозь
веревочное заграждение и вновь очутился на тихой улице. Лабаз был
по-прежнему открыт, и сутулый белый мужик таскал туда мешки с мукою...
Часа через два магистра можно было увидеть быстро шагающим по верхам
меловых обрывов - прочь уходящего от города лабазников и купцов. Голубое
безоблачное небо было велико, снежно-белые обрывы высоки, и как мала его
темная чужая фигурка среди этого знойного простора! Широкая сверкающая река,
словно последняя непреодолимая граница его бытия, простиралась внизу. Он шел