"Анатолий Ким. Соловьиное эхо" - читать интересную книгу автора

ниточке, выбрал не колеблясь, хотя два других села были покрупнее, повеселее
и школы там большие, а в моем Татарском всего карликовая восьмилетка на
шестьдесят пять учеников.
Бревенчатая кособокая избушка с соломенной крышей, похожей на старую,
обгрызенную по углам скирду, истыканную мышиными норками, была выделена мне
как временное жилье, но я уже благополучно перезимовал в ней и пока что не
хлопочу о новой квартире. Домик стоит на отшибе, недалеко от школы; сразу же
за оградой моего некопаного и ничем не засаженного огорода начинается
большое поле, дальний край которого окаймлен синей зубчатой полосой леса.
Однажды в темно-багровые весенние сумерки, навалившиеся на непаханое поле,
сверкнул вдали оранжевый клок огня и мгновение спустя прокатился в вечерней
тишине гром выстрела. И мне представился летящий над лесом шестикрылый кучер
волчьей упряжки - три пары белых лебединых крыльев его взмахивали враз,
неторопливо, в руке он держал дымившееся ружье дулом книзу.
Теперь свежейший май на дворе, в первой своей половине, поле уже
распахано и засеяно, темное, громадное тело его тянется влево от леса
плавным изволоком и, закрывая самой высокой своей частью дальние просторы,
подбирается к небу горбушкой огромного земляного каравая. Мне ходить до леса
стало далеко - в обход посева по меже, но в эти дни я хожу туда после работы
часто.
Перед большим лесом, населенным дубами, березами и осинами, привольно
разбежался кудрявый предлесок из шатровой лещины, раскидистой черемухи, а
меж ними во множестве растут дикие яблони. Они цветут в эти дни, и,
учитывая, сколь быстротечны дни их ароматного девичества, я стараюсь бывать
там почаще. Весеннюю безмятежную радость, которую ищу я в этих прогулках,
дают мне белые, голубые и зеленые краски природы: облака, небо и
пробужденная майская зелень. Но когда в это безукоризненное трезвучие весны
вплывают, клубясь, пенные облака цветущих яблонь, то безмятежности и
бездумной самоотрешенности моей приходит конец. С мучительным чувством
недоумения взираю я на розовую яблоню. На какую еще недобранную радость, на
какие запредельные высоты гармоний намекает она? И я близко подхожу к
дереву, становлюсь меж его ветвей и в упор рассматриваю гроздья цветов,
отдельные чашечки их, развернутые и полуразвернутые лепестки, вершины
бутонов, крапленные алыми точками, - но и вблизи все остается неразрешенным.
Я мучаюсь - и ради прикосновения к этой муке прихожу сюда.
Вчера я срезал три яблоневые веточки с цветами и вернулся в деревню с
мыслью, что отдам цветы первой же встречной женщине и, заглянув ей в глаза,
попытаюсь мгновенно и безошибочно угадать свою судьбу. Но когда я, перейдя
овраг, вышел к мостику, на нем увидел учительницу младших классов Зайгидю
Ибрагимовну, стоявшую с палкой в руке, ожидая, видимо, когда пригонят стадо.
У нее было трое детей от законного мужа, здоровенного и рыжего, как и я,
совхозного механизатора Исая; она держала корову, штук пятнадцать овец, руки
у нее были черны от работы, и на большой перемене она бегала домой покормить
кур и подоить козу... Однако, следуя своему решению, я вручил-таки Зайгиде
Ибрагимовне две ветки цветущей яблони, она стесненно взяла их, и на ее
широкое, крепкое веснушчатое лицо словно пал отсвет розовых лепестков.
Чуть позже я сидел у себя во дворе, праздно развалясь на лавочке, и
смотрел, как проходит по деревенской улице вечернее стадо. Первыми трусцой
спешили козы, задумчиво пригнув головы и потряхивая бородами, за ними темным
потоком валили овцы, раскрыв в придурковатом своем крике пасти, показывая