"Дина Калиновская. О, суббота! (Повесть, ж."Дружба Народов" 1980 N 8)" - читать интересную книгу автора

яркой красноты обожглись на солнце плечи, руки и лицо, весело злое и
знакомое. "Каштаны, каштаны!.." Красные коленки и низ платьица
покачивались почти над самым их столиком.
- Как ты пережила войну, детка?
- Как все...
Он назвал ее деткой! Да, да, она знала, что с его приездом жизнь
вернется к началу... А замужество и измены мужа, война и эвакуация,
похоронное извещение и долгое безмужье, и голод послевоенных лет, и потом
работа, работа, работа, пока дочка училась, работа с утра и допоздна и
отчуждение дочери, когда она стала большой,- все было не с ней, не с
Манечкой Штейман, а с другой женщиной, Марией Исааковной Изотовой, которую
она хорошо знала, которая умела добросовестно работать, любила работать и
верила, что трудности - это и есть жизнь, горе - тоже жизнь, а счастье -
свежая постель после воскресной стирки. Манечка же Штейман однажды утром
проводила Гришу на пароход и сегодня утром встретила его в аэропорту, и
между тем утром и этим прошло очень немного дней, недаром он называет ее
деткой...
-т- Что ты вспоминаешь, деточка?
- То, чего не было, Гришенька...
А в зале уже танцевали. Барабанщик перед тем объявил:
-Блюз "Под тихим дождем",- и теперь милая его веснушчатая мордочка
перекашивалась от сладостного воодушевления. Гриша опять налил в зеленые
рюмочки.
- Давай еще немножко выпьем, Манечка! Чуть-чуть! Контрабасист почти
стонал от охватившей его неги. Трубач и труба, казалось, вместе плакали.
Горестная спина пианиста говорила о многом. Не они играли блюз "Под тихим
дождем", блюз играл ими. Музыка играла всеми, кто танцевал, кто просто
слушал, она клятвенно обещала каждому то, чего нет и не может быть никогда.
Потерялся платочек, он был в рукаве, но где-то выпал, а к казенной
салфетке, свернутой и торчащей, как пароходная труба, Мария Исааковна не
смела прикоснуться. Сейчас Гриша спросит, почему она плачет, а она не
будет знать, что сказать ему.
- Манечка, деточка, о чем ты плачешь?
Если бы можно было знать, почему ей плакалось! Она не знала.
- Что ты плачешь? Ну, скажи мне!.. Выпей воды, давай, давай,
глоточек!.. Ну!..
Ну? Ну, все, все... Все? Вдруг расплакалась, дитя, дитя!.. Ты плачешь,
что не поехала со мной, да?
- Нет, Гришенька, я плачу о том, что ты не остался со мной,- ответила
она, всхлипнув, и сразу небесный нежный дождь их встречи ожесточился.
- Маруся, я ведь умолял тебя - поедем!
Еще пробегали по веткам неторопливые легкие капли, еще не гнулась под
ливнем, а тянулась навстречу дождю счастливая трава и молчание птиц было
молчанием покоя и радости, а не испуга.
- Но разве ты не видел, не понимал, что тебе остаться легче, чем мне
уехать?
- Что значит легче, Манечка? Ты вспомни, что такое было! Банды,
погромы, голод, тиф, холера!..
- Конечно, Гришенька, конечно... Для тебя банды, для тебя холера, а для
меня варьете "Бомонд".