"Дина Калиновская. О, суббота! (Повесть, ж."Дружба Народов" 1980 N 8)" - читать интересную книгу автора

Марии Исааковне, голос: "Зачем? Зачем? Куда? За что?" А доведя его до
самой высокой ноты, до такого звука, на котором одном можно было подняться
без всякого разгона прямо вверх к утренней луне, они небыстро, со
старинной разумной скоростью, уже без буксира, сами тряско катили по
дороге до горизонта, а там, далеко с ними что-то происходило. Они
поворачивали обратно и возвращались, но поднявшиеся в воздух, скользящие
по плавно изогнутой линии вверх, преобразившие и самих себя, и всех, кто
на них смотрел, и землю, от которой оторвались, и небо, куда уходили, они
обрушивали на душу другой, новый, долгий вопль освобождения, радостного
расставания и пропадали.
В их бесовской манере беспечного разрывания с землей не было ничего
похожего на повадку старых самолетов - ни медленного, жуткого даже в
воспоминании грузного полета немецких бомбардировщиков, ни юношеского
бесстрашия родных истребителей, ни прогулочного колыхания нежных бипланов.
Реактивная, известная только издали, эта жизнь оглушала и коробила молодой
шумной нескромностью или, как бы сказали когда-то, безбожием, вкладывая в
слово не столько неверие, сколько всезнайство и беспардонность. Место, где
назначил ей свидание Гриша, было неуютно.
Мария Исааковна металась по площади, отгороженной от посадочного поля
трубчатым заборчиком, не в силах усидеть ни на мягких диванах внутри
вокзала, ни на садовых скамейках возле ухоженных клумб. Не зная, сколько
займет поездка в автобусе от городских авиакасс до аэропорта, она
застраховала себя от опоздания, от всех возможных случайностей двумя с
половиной часами. Два с половиной часа самолеты разрывали над ее головой
чистую скатерть неба. Два с половиной часа с напряжением, сдавливавшим всю
ее, она следила за каждым прилетом и вылетом, вслушивалась в изуродованные
микрофоном оглашения о ненужных ей рейсах, торопилась к трубчатой
калиточке встречать самолеты из Минска, Ленинграда, Уфы и Полтавы и
провожать в Кишинев, Измаил, Киев и Тбилиси.
Когда наконец объявили Гришин рейс, Мария Исааковна была измотана и
оглушена, но сумела разыскать свой самолет в большом небе, видела, как он,
проворная иголочка, проткнул солнце, как ловко юркнул, чтобы эту пуговицу
пришить к небу, как с обычным здесь ужасающим ухарством ринулся вниз,
молилась: "Боже, боже!
Внутри зацечатан Гриша!"; видела, как самолет приземлился в травах
далекого поля, как быстренько прибежал к вокзалу, как развернулся легко и
шикарно-не самолет, а чемпион по фигурному катанию, видела, как навстречу
ему, пошатываясь и попрыгивая, торопилась голубая лестничка, как самолет
стал, а лесенка с разбегу чмокнула его в бок, как распахнулась дверца и,
отстраняя рукой стюардессу, на лестницу выскочил Гриша. Мария Исааковна
узнала его мгновенно, хотя не виделись они с девятнадцатого года.
А дальше все, видно, от усталости скомкалось.
Кажется, они обнялись. Кажется, он спросил ее о здоровье. Кажется, она
ответила таким же вопросом.
Солнце стояло высоко и свободно. Не было ни единого облачка, ни намека
на вчерашний дождь. Вчера, получив телеграмму, Мария Исааковна была
убеждена, что из-за пасмурной погоды они с Гришеи встретиться не смогут.
Кажется, она сказала о своих волнениях Грише, кажется, Гриша смеялся.
Потом оказалось, что кроме нее, Гришу встречают из туристского бюро.
Машина "Интуриста" отвезла Гришу в гостиницу, а Мария Исааковна, немного