"Дина Калиновская. О, суббота! (Повесть, ж."Дружба Народов" 1980 N 8)" - читать интересную книгу автора

"Всего пять минут!" -думал он и надеялся на эти пять минут.
Он вошел, взял на столе бумаги и сразу вышел. Но тайна, хоть и была
тайной только для видимости, перестала быть тайной вообще.
Миша съехал. Саул пробовал отговорить его. Но Миша сказал:
- То было грехом, а это было бы свинством.
И съехал.
Через какое-то время он женился на Марии Исааковне.
"Маня - наивная девочка!" - так думал о сестре Саул Исаакович.
Маня весь тот чудный год ходила к ним чуть не каждый вечер. На свадьбе
опять был разговор, его затеял Миша.
- Теперь все,- сказал он. - А то было страшно.
Он пел в этот вечер арию герцога из оперы "Риголетто" и танцевал
лезгинку. Он декламировал стихи Валерия Брюсова "Мой дух не изнемог во
мгле противоречий". Но они, и Миша и Ревекка, долго, видно, еще терзались.
Было заметно на родственных встречах, как тяжело они не смотрели друг на
друга.
И Ревекка стала такой, какой стала.
Роскошная и пушистая, прямо-таки драгоценность из музея, гусеница
поднималась по ноздреватой стене крепости.
"Зачем? - подумал о ней Саул Исаакович. - Зачем она тащится по пустой и
бескрайней пустыне, когда парк, где есть нужные для нее листья, совершенно
в другом направлении? Несчастная не знает, что делает. Ей кажется, что она
ползет по дереву и скоро достигнет изобилия".
Саул Исаакович подставил на дороге гусеницы под ее движение, похожее на
дыхание, изогнутый большой палец, гусеничка наползла на него, цепенько
облепилась. Но только Саул Исаакович перенес на траву обрыва нежную ношу,
гусеница развернулась и бесповоротной упряменькой волной полилась к стене.
Саул Исаакович почувствовал себя пристыженным.
"Вполне возможно,-каялся он мысленно,-что ей от рождения предопределено
совершить однажды бессмысленное путешествие. Очень вероятно, что сверху
она уже не сойдет пешком, а слетит на шелковых крыльях. Природа!" -
восхитился он затейливости и утонченности всякого земного устройства.
Вот тут-то от ракушечниковой стены крепости, рыжеватой и мшистой, от
той ее стороны, которая не видна была Саулу Исааковичу, пока он не прошел
сквозь широкую арку, чтобы положить на траву гусеницу, отслоился больной
из госпиталя в байковом халате незаметного военного цвета и стал
приближаться к Саулу Исааковичу деликатной походкой, как если бы узнал
знакомого, но сомневался, узнают ли его самого.
Он оказался молоденьким узкоглазым и круглоголовым, стриженным под
машинку новобранцем. Саул Исаакович позабыл уже о домино в кармане, но не
захотел сторониться компании. И потому, что собственное желание помолчать
всегда казалось ему недостаточной причиной, чтобы не поговорить с
человеком, и потому, что молодые солдаты действовали на его сердце, как
действовали серьезные, усу-губленно сосредоточенные на чем-то чрезвычайном
только что родившиеся младенцы, новобранцы жизни. Он всю жизнь хотел сына.
Мальчик подошел близко, но заговаривать не торопился. Очевидно, в его
племени не полагалось первым вступать в беседу со старшими. А во всей его
фигуре, небольшой и согнутой от необходимости придерживать халат, в
бесстрастном лице воина и мужчины, повернутом на две трети к морю и лишь
на одну треть к Саулу Исааковичу, как солнечный зайчик в тенистой беседке,