"Джульетто Кьеза. Прощай, Россия!" - читать интересную книгу автора

экономикой" (используя определение Рональда Дора, который, в свою очередь,
отсылает нас к Мишелю Альберту). Она не единственная: существует немецкая
модель, японская, стремительно наступает китайская. И никто не сказал, что
именно "англосаксонская экономика" победила все остальные. Может, ее рецепты
оказались самыми лучшими для высокотехнологичных отраслей, вроде электроники
и биотехнологий, олицетворяемых Силиконовой Долиной и Биллом Гэйтсом? Или
для "венчурных капиталистов", преодолевающих пропасти как акробаты,
балансирующие на проволоке? Или же победил рецепт "Хитачи-Сименс", не такой
авантюрный, тесно связанный с внутренними капиталами предприятия, по образцу
крупных корпораций японского типа? И сколько продержится "англосаксонская"
модель, являющаяся по сути "американской", после краха принципов
солидарности, при все более ожесточенной конкуренции, при все более острых
социальных противоречиях, в то время как целые куски гражданского общества
теряют почву под ногами и их реакция становится неконтролируемой? Все эти
вопросы пока что остаются открытыми.
Но все мы, хотим мы того или нет, мыслим в рамках "американской"
модели. Это ее идеи распространяются СМИ, формирующими общественное мнение.
Вот она, идеология: эта модель стала "единственно возможной" для
бесчисленных масс, чье мнение диктуется узкими группами ее поклонников,
жрецов и дьяконов, которые держат в руках СМИ. Коммунизм умер? Отлично, надо
заполнить опустевшую нишу "американской" моделью. Просто потому, что она
"единственная". И если трудно объяснить Саксу, что моделей всегда несколько,
что история общественных формаций не так проста, как кажется, то представьте
себе, насколько неблагодарной задачей было внушить то же самое россиянам,
десятилетиями издалека поклонявшимся Америке, мечтавшими о ней как обыватели
(которыми они еще не были), предвкушавшими ослепительную красоту ее товаров,
которые им не терпелось потребить.
С этой точки зрения Егор Гайдар стал выразителем народных чаяний. Всего
на несколько месяцев, потом многие - в том числе и в России - сообразили,
что американский костюмчик сидит криво, где-то жмет, где-то обвисает, а
вокруг шеи собрался в складки, подозрительно напоминающие скользящий узел.
Но все заглушал мощно гремевший хор макроэкономистов-монетаристов под
аккомпанемент органа российских неолиберальных теоретиков. Они пели
бесконечную хвалу несравненным достоинствам бесконтрольного капитализма,
чистой конкуренции, окончательного, необратимого, тотального и молниеносного
разрушения государства. Даже такие страны, как Германия, Франция, Италия,
которые могли бы подсказать менее радикальные подходы, присоединились к
этому гимну. Вроде бы странно, потому что там государство играло и
продолжает играть отнюдь не второстепенную роль в экономике и производстве.
Но всех нас увлек смерч разрушения и форсированной приватизации. Если мы
могли убить государство и его "вэлфер", то как же России не последовать
нашему примеру? Тем более что государство, умиравшее в России, было
коммунистическим.
Почти четыре года богословы неолиберализма обещали неизбежное торжество
своих идей, скорую стабилизацию и снижение инфляции (достигнутое путем
невыплаты зарплаты и пенсий миллионам человек, рецепт, годный только для
России). Андерс Ослунд даже опубликовал в "Форин эфэйрс" статью под
названием "История российского успеха"8. В это время, несмотря на
пророчества богословов, промышленное производство продолжало падать (даже
когда инфляция спустилась ниже планки 2% в месяц), дезинтеграция государства