"Джалиль Гиниятович Киекбаев. Родные и знакомые " - читать интересную книгу автора

постанывает. У кого-то мелькнула догадка: скакун-то из горного края, может
быть, пожуёт горной травы? Съездили вёрст за двадцать, накосили на полянках,
привезли. Бестолку! Едва-едва коснулся корма и снова понуро замер, закрыв
глаза; повисло на губах несколько травинок.
Как спасти коня? Собрались местные знахари и знахарки, судят - рядят:
- Язва его одолевает...
- Нет, порча это мышиная. Надо выкопать мышиное гнездо и как-нибудь
скормить ему...
- Сглазили его, точно - сглазили, - заявила одна из старушек и
принялась нашёптывать заговор против сглазу.
- А может - грыжа? Да шишки в брюхе вроде нет...
- Гадюка, должно быть, его ужалила, - вы сказал предположение кто-то.
Гарифов сын тут же запряг лошадь и съездил в Гумерово за
старухой-заклинательницей. Та засуетилась возле хворого животного,
забормотала заклинание: "Прочь, прочь, прочь, змея, быстрей, чем струя! Ты
дочь гада, полная яда. Ты злая, змея, да позлей тебя - я! Кош-ш-уффф!.."
Заклинание, однако, не помогло.
Ахтари-хорунжий посоветовал старосте:
- Ещё прадедами нашими было сказано: где растёт девясил, конь не
пропадёт. Напои отваром корней девясила.
Последовали совету, накопали в горах корней девясила высокого. Гариф
самолично в летней кухне, глотая дым и кашляя, варил их в казане. Остудив
отвар в корыте, поднесли рыжему со звёздочкой. Тот лишь понюхал, но ни
глотка не сделал.
Отчаявшийся Гариф как-то увидел в окно чуваша, занимающегося в округе
кастрированием жеребчиков и бычков. Зазвал прохожего в дом, за чаем поведал
о своём горе.
Вышли во двор. Чуваш осмотрел коня, расспросил, когда, где куплен.
-  Уж не знаю, что ещё и делать, - пожаловался староста, ответив на все
вопросы. - Всё перепробовали. Ни молитвы, ни снадобья не помогают.
-  Э, друк Кариф, - сказал чуваш, - местность тут ему не подходит,
фоздух не кодится. Отфеди его опратно катайцам, продай...
Но где уж было гнать беднягу через горы в эдакую даль, когда и по
двору-то он шагу шагнуть не в силах.
Не оправдал надежд скакун, не пошёл на поправку, помучился три-четыре
дня и сдох.
Крепко горевал Гариф из-за смерти красавца-коня, но на людях старался
виду не подавать. Если заведут разговор о потере, только и скажет: "Убыток
да беда не по деревьям - по земле ходят, никого они не минуют".
Перед самым сенокосом Гариф съездил в Табынск на ярмарку, купил там для
выездов налегке игреневого иноходца. Приобрёл заодно новый тарантас и
ремённую сбрую, отделанную медными бляхами. Несмотря ни на что, хотел слыть
самым фартовым старостой юрта, азартно обзаводился бросающимся в глаза
имуществом. Вынашивал он далеко идущий план: если вновь не нарушит война
благоденствие в мире, на очередных выборах стать старшиной юрта. "А что, -
размышлял Гариф, - чем я плох? Два языка, аккурат, знаю, грамотой владею.
Старшинствовал же Локман-бай из нашего аула, хотя алиф * от палочки не мог
отличить. Иргале лишь чуть-чуть в тюркском письме разбирается, русские буквы
через пень-колоду читает, а ходит в старшинах. Всю писанину за него,
аккурат, Гайса ведёт..."