"Эрих Кестнер. Когда я был маленьким" - читать интересную книгу автора

наше время доступны только детям". И в поисках "позитивного" сам Кестнер
обращается прежде всего к детям: пишет книги о них и для них. Он остается
верен давнему учительскому призванию, только пробует осуществить его другими
средствами.

Читатель, который составит представление об Эрихе Кестнере лишь по
работам, вошедшим в данный сборник {Кроме них, на русском языке опубликованы
сборник стихов "Маленькая свобода" (1962) и роман "Фабиан" (1975).}, вправе
усомниться: об этом ли авторе до сих пор шла речь? Где обличительная сатира,
мрачный сарказм и тем более "лирический цинизм"? Перед нами ироничный, но
добродушный, порой даже чуть сентиментальный рассказчик, мастер
увлекательного сюжета, исполненный "юмора и понимания", если воспользоваться
его собственными словами. Между тем важно иметь в виду, что детские книги
писались и выходили в свет одновременно с книгами для взрослых. Первая и
самая знаменитая из них, повесть "Эмиль и сыщики", была опубликована в том
же 1928 году, что и сборник "Сердце на талии"; в один год с "Фабианом"
появилась детская повесть "Кнопка и Антон" (1931); и в дальнейшем "детские"
и "взрослые" его работы возникали и публиковались параллельно. Трудно
сказать, каким из них он больше был обязан своим успехом. Пожалуй, успех
больше всего обеспечивался именно его одновременным существованием в обеих
ипостасях. Детскими историями зачитывались не только дети, но и взрослые,
находя в них, видимо, что-то, чего им не хватало в других книгах Кестнера.
Уже в ту пору ходовым стало суждение о "двух", даже "трех Кестнерах",
порой не очень друг с другом схожих: поэте-сатирике, прозаике и авторе книг
для детей. А ведь он еще писал сценарии, газетные статьи и рецензии, пьесы и
куплеты для кабаре. Известный американский романист Торнтон Уайлдер как-то
написал ему: "Я знаю шестерых Кестнеров. А эти шестеро Кестнеров знают ли
друг друга?" Вопрос не лишен смысла. В своей шутливой речи "Кестнер о
Кестнере" сам писатель задумывался над ним. Можно ли, спрашивает он сам у
себя, "свести в один пристойный букет" всю эту "неразбериху из жанров и
точек зрения"? И получает утвердительный ответ. Просто возобновлять вновь и
вновь дон-кихотские атаки "против косности сердец и неисправимости умов",
говорит он, становится порой так невмоготу, что, "поставив своего Росинанта
в стойло и позволив ему мирно поедать овес", он испытывает "неистребимую
потребность рассказывать какие-нибудь истории детям... Потому что дети...
живут по соседству с добром. Надо только научить их с умом открывать туда
дверь". И здесь Кестнер вновь называет себя "школьным учителем",
"моралистом", "рационалистом", "правнуком немецкого Просвещения".
Эта автохарактеристика приложима ко всему его творчеству, "взрослому" и
"детскому": единство его создается именно общей системой нравственных
ценностей, представлений о добре и зле. Не уберегаясь порой от дидактизма и
некоторой облегченности, учитель Кестнер дает читателю свои уроки.
Чему учит история мальчика Эмиля Тышбайна, у которого украли в поезде
сто сорок марок и который сумел заполучить их обратно с помощью берлинских
мальчишек? Что людям нельзя доверять? "Глупости, - отвечает герою бабушка. -
Все как раз наоборот". Это история о людской доброте и находчивости, о
взаимовыручке и солидарности. Солидарность - одна из важнейших ценностей в
мире детских книг Кестнера. Нет, что говорить, еще, конечно, не социальная,
не классовая - от этого писатель далек, и вряд ли стоит предъявлять ему
требования, которых он по характеру своего мировоззрения заведомо выдержать