"Эрих Кестнер. Когда я был маленьким" - читать интересную книгу автора

Друзья давно уже посмеиваются над тем, что ни одна моя книга, мол, не
выходит в свет без предисловия. Мало того, были книги, к которым я ухитрялся
писать по два и даже по три предисловия! Тут я, прямо сказать, неутомим.
Пусть даже это дурная привычка - меня от нее не отучить. Во-первых, от
дурных привычек всего труднее отучаешься, а во-вторых, я вовсе не считаю это
дурной привычкой.
Предисловие для книги все равно что палисадник перед домом: оно одно из
главных ее украшений. Конечно, существуют дома и без палисадничков и книги
без предисловии;... простите, без предисловий. Но книги с палисадником...
тьфу, с предисловием мне куда милей. Я совсем не желаю, чтобы посетители с
бухты-барахты вваливались ко мне в дом. Ничего хорошего в том нет ни для
посетителей, ни для дома.
Никогда не поверю, будто разбивать палисадник с цветочными рабатками,
скажем, с пестрыми-препестрыми анютиными глазками, коротенькой дорожкой к
крыльцу в две-три ступеньки, по которым поднимаешься к двери и к звонку, -
такая уж дурная привычка! Не спорю, многолюдные дома, даже семидесятиэтажные
небоскребы, стали с течением времени необходимостью. Да и толстые книги,
эдакие увесистые кирпичи, как видно, тоже. И все-таки, грешным делом, я
по-прежнему всей душой привязан к маленьким уютным домикам с цветущими
анютиными глазками и георгинами в палисаднике. И к тоненьким удобным книжкам
с предисловием.
Может, все дело в том, что сам я рос именно в густонаселенных домах.
Без всякого палисадничка. Мне палисадником был задний двор, а перекладина
для выбивания ковров заменяла липу. Незачем над этим проливать слезы, да
слез и не было пролито. Дворы и перекладины для выбивания ковров прекрасная
штука. И я редко плакал и часто смеялся.
Однако кусты сирени и ветки бузины лучше и прекраснее, по-другому
прекраснее. Это я понимал, еще когда был маленьким. А сейчас понимаю,
пожалуй, и того лучше. Потому что сейчас у меня наконец появился
палисадничек, а за домом - лужайка. Есть у меня и розы, и фиалки, и
тюльпаны, и подснежники, и нарциссы, и лютики, и синеголовник, и
колокольчики, и высоченная цветущая трава, которую поглаживает летний
ветерок. А еще у меня черемуха, и кусты сирени, и два рослых ясеня, и
старая, совсем трухлявая ольха. Даже лазоревки, синицы, коноплянки,
поползни, снегири, дрозды, сороки и дятлы - и те у меня имеются. Иной раз я
готов сам себе завидовать!

В этой книжке я собираюсь рассказать детям кое-что о своем детстве.
Только кое-что, а не все. Иначе получится толстенная книга, какие я не
слишком жалую, эдакий увесистый кирпич, а мой письменный стол в конце концов
не кирпичный завод; и потом, не все, что выпадает на долю детей, годится для
детского чтения. Звучит это странновато, но тем не менее так. Уж вы мне
поверьте на слово.
Пятьдесят лет минуло с тех пор, как я был маленьким, а пятьдесят лет -
худо-бедно целых полвека (надеюсь, я не ошибся!). И вот в один прекрасный
день я подумал: может быть, вам будет интересно узнать, как жили маленькие
мальчики полвека назад (надеюсь, что и тут я не ошибаюсь).
Тогда очень многое отличалось от того, что мы видим сейчас! Я еще
застал конку. Вагоны бежали по рельсам, но тянули их лошади, а вожатый был