"Джек Керуак. Протекая сквозь... (Книга вторая)" - читать интересную книгу автора

убаюканный дозой, начинает перечитывать Очерки Истории. День за днем он
наставляет меня целыми лекциями на самые разные темы. Когда же приходит
мое время удалиться в свою мансарду на крыше и писать, он говорит
"М-м-м-м-м, еще так рано, почему бы тебе не остаться еще немножко".
За розовыми занавесками город жужжит и напевает свое ночное ча-ча-ча. А
тут он все продолжает бормотать: "По всей видимости, тебя интересует
мистика, Джек - "
И я продолжаю сидеть с ним, и когда он ненадолго засыпает, мне не остается
ничего другого кроме как размышлять, и часто я думал так "Да как может
кто-то, утверждающий что он находится в здравом рассудке, назвать этого
кроткого старика злодеем - пусть он десять раз вор, и что это такое,
вор... преступный... как все ваши повседневные почтенные дела... воры?"

7

За исключением тех времен когда он неистово мучился из-за недостатка
своего лекарства и я по его наводкам должен был мотаться по трущобам, где
его знакомцы по имени Тристесса8 или Чернушник9 сидели за своими
собственными розовыми занавесками, я проводил время в спокойствии на своей
крыше, особенно меня радовали звезды, луна, прохладный воздух здесь
наверху, на расстоянии трех лестничных пролетов над гремящей музыкой
улицей. Там я мог сидеть на краю крыши, смотреть вниз и слушать ча-ча-ча
музыкальных автоматов из закусочных с тако10. И я попивал себе потихонечку
винцо, мой собственный наркотик полегче (для приятного возбуждения,
доброго сна, созерцания, или просто за компанию11) - и, когда день
заканчивался и все прачки дома засыпали, вся крыша оставалась мне одному.
И я расхаживал по ней в своих мягких пустынных ботинках. Или заходил в
домик и ставил на огонь очередной котелок кофе или какао. И засыпал
прекрасно, а просыпался на заре яркого солнечного дня. Я написал целый
роман, закончил еще один, и написал целую книжку стихов.
Время от времени старый бедняга Бык с мучительным трудом вскарабкивался по
продуваемой ветрами железной лестнице, я готовил ему спагетти и он
задремывал на моей кровати, прожигая в ней дырку сигаретой. Проснувшись,
он начинал рассказывать о Рембо или еще о чем-нибудь таком. Самые долгие
его повествования были об Александре Великом, Эпопее Гильгамеш, Античном
Крите, Петронии, Малларме, и Насущных Проблемах вроде Суэцкого кризиса
того времени (ах, ну какое дело облакам до Суэцкого Кризиса), о старых
денечках в бостонском Таллахасси Лексингтоне12 и Нью-Йорке, о своих
любимых песенках, и байки про его старого приятеля Эдди Корпорала. "Эдди
Корпорал каждый день приходил в один и тот же магазин, болтал там и хохмил
с продавцом, а потом выходил вон со сложенным вдвое и засунутым за пряжку
ремня костюмом, не знаю уж как это ему удавалось, какой-то у него там был
свой хитрый трюк. Совсем был без тормозов, из тех что старчиваются за пару
лет. Дашь ему пять гран, и он их сразу вмажет, за раз"
"Так чего там с Александром Великим?"
"Это был единственный известный мне полководец который скакал на коне
перед своей кавалерией размахивая мечом", и засыпает опять.
И этой же ночью я вижу Луну, Цитлаполь по-ацтекски, и даже рисую ее на
залитой лунным светом крыше хозяйской краской, в синих и белых тонах.