"Серен Кьеркегор. Страх и трепет" - читать интересную книгу автора

отнята у его народа?
Когда сын забывает о своем долге, когда государство доверяет отцу меч
правосудия, когда законы требуют наказания виновному от руки отца, отец
должен героически забыть, что виновный - это его собственный сын, он должен
с высшим мужеством сокрыть свою боль, однако вместе с тем во всем его
народе, включая и этого сына, не будет ни одного, кто не восхищался бы
отцом, и всякий раз, когда будут толковаться римские законы, будут
вспоминать и о том, что многие толковали их ученым образом, но ничье
толкование не было великолепнее, чем то, которое дал Брут.[71]
С другой стороны, если бы Агамемнон послал гонца, который должен был
привести Ифигению к месту жертвоприношения, в то время как благоприятный
ветер гнал бы его корабли под полными парусами к назначенной цели, если бы
Иеффай, не будучи связан никаким обещанием, решающим судьбу народа, сказал
своей дочери: "Оплакивай же в течение двух месяцев свою быстротечную юность,
ибо я хочу принести тебя в жертву", если бы у Брута был добродетельный сын,
а он все же послал за ликторами, чтобы казнить его, кто бы смог их понять? И
если бы эти трое мужей ответили на вопрос, почему они так поступили: "Это
испытание, в котором нас проверяют", - разве в этом случае их легче было бы
понять?
Когда в решающее мгновение Агамемнон, Иеффай, Брут героически
превозмогают свою боль от потери всего самого любимого и чисто внешним
образом совершают этот поступок, во всем мире не может найтись ни одной
благородной души, которая не проливала бы слезы, сочувствуя их боли, и не
выказывала бы восхищение их поступком. Но если бы в это решающее мгновение
эти трое мужей прибавили бы к мужеству, с которым они переносили боль, всего
несколько слов: "Этого не случится", - кто понял бы их тогда? И если бы они
добавили еще в качестве разъяснения: "Мы верим в это силой абсурда", - кто
понял бы их лучше? Ибо кто не понял бы с легкостью, что это действительно
абсурдно, но кто понял бы, что в нечто такое можно верить?
Различие между трагическим героем и Авраамом прямо-таки бросается в
глаза. Трагический герой еще остается внутри этического. Он позволяет одному
выражению этического найти себе ????? в другом, более высоком выражении
этического, он сводит этическое отношение между отцом и сыном или отцом и
дочерью к некоему чувству, которое обладает своей диалектикой в собственном
отношении к идее нравственной жизни. А потому здесь не может идти и речи о
телеологическом устранении самого этического.
С Авраамом дело обстоит совершенно иначе. Благодаря своему действию он
перешагивает через все этическое, и вне его он обретает более высокий ?????,
в отношении к которому он и устраняет этическое. Хотел бы я знать, каким
образом можно привести действие Авраама в отношение ко всеобщему; можно ли
найти какое-либо другое соприкосновение между тем, что делает Авраам, и
всеобщим, помимо того что Авраам переступил через это всеобщее? Поступок
Авраама - это не что-то спасающее народ или идею государства; Авраам делает
это не для того, чтобы умиротворить разгневанных богов. Если бы речь вообще
могла идти о Божьем гневе, гнев этот был бы обращен именно против Авраама,
но все действие Авраама никак не связано со всеобщим, это его собственное,
частное предприятие. Потому, если трагический герой велик через свою
нравственную добродетель,[72] Авраам велик через свою, чисто личную
добродетель. И в Авраамовой жизни нет никакого более высокого выражения
этических требований, чем тo, что отец должен любить сына. Об этическом в