"Кэндзабуро Оэ. Опоздавшая молодежь" - читать интересную книгу автора

Я останавливаюсь. Голос Неба. Голос Его величества императора. Он
поднялся из глубины моего сердца и парализовал тело. Я застываю столбом,
хотя испытываю острое желание бежать. Но голос не умолкает: "Ты не японец.
Ты не сын императора, если ты бежишь". А мне непреодолимо хочется бежать. Но
я заставляю себя остановиться. Короткие всхлипы, непокрытая голова, горячая,
будто ее жгут огнем, босые ноги, раскровавленные о камни. Опустив голову, я
бреду обратно в школу.
"Почему я возвращаюсь, почему не убегаю? Потому, что не быть японцем,
не быть сыном императора - это самое страшное. Страшнее смерти. Я не боюсь
смерти - ведь даже если я умру, Его величество император будет жить. А если
будет жить Его величество император, значит, навеки останусь в живых и я. -
Пока учительница не объяснила нам этого, я боялся погибнуть на войне. Но
сейчас ни капли не боюсь смерти. - Если только ты настоящий японец, тебе
ничто не страшно. Если только ты сын Его величества, тебе ничто не страшно".
Понурившись, дрожа всем телом, я иду обратно. Сарай из соломенных
матов. Я шел рядом по мягкому полю. В этом сарае мы спаривали кроликов. С
поля я прыгаю на узкую дорогу. На отвратительную дорогу-канаву, источающую
зловоние от стекающих с поля удобрений. Когда началось движение за
увеличение продукции, эту дорогу вскопали и посеяли на ней кукурузу, но она
только пустила ростки и тут же заглохла, в этой зловонной земле даже ростки
не выжили. Но сейчас эта вонь успокоила мои нервы. Ухватившись за
подоконник, подтягиваюсь вверх. Жара и усталость добивают меня - из глаз
помимо воли льются слезы. Забросив на подоконник ноги и оглянувшись, я вижу
глубоко вдавленные в чернозем следы моих ног, это я выпрыгнул из окна. Ну
ладно. Поджав ноги, я спрыгиваю в класс. В какое-то мгновение я с радостью
чувствую, как все мое тело пронизывает храбрость. Но эта радость не
поддерживает меня. Я по-прежнему охвачен страхом и тревогой, охвачен
отвратительной неуверенностью. Щупальца моей неуверенности, подрагивая,
тянутся к учительской. Я погиб.
"Взбешенные, вы сейчас ворветесь сюда. Кулаками и ногами станете бить
меня и забьете до полусмерти. Потом отправите в воспитательную колонию. А
там каждый день умирают от голода дети, посиневшие, со вздувшимися
животами".
Радио из учительской кричит все громче, потом вдруг затихает и ничего
не слышно. "Да, я убежал. Но тут же сам вернулся, Ваше императорское
величество!"
По всему телу разливается приятное ощущение, точно от горячей ванны.
Мурлыча, как кошка, я повожу плечами. Неожиданно глаз перестает косить.
Тихая классная комната, залитая ровным ярким светом, блестящая сероватая
пыль, забившаяся в щербины классной доски, столы, скамейки, испорченные
часы, распахнутая дверь, коридор, куда вылетела учительница, мелькнув черной
тенью - это оттого, что свет бил мне в глаза, - лишь ее нижнее кимоно
оттопырилось треугольником, - все снова возвращается в мое воспаленное
сознание. Как краб, замерла на полу туфля учительницы. Еще не почерневшие
капли крови, точно вереница головастиков, пересекают порог и скрываются в
коридоре. Вереница головастиков, повернувших головы ко мне, а хвосты - в
сторону коридора. В ушах воскресает крик учительницы: "Убийца, убийца,
безумный убийца!" А нож-то всего-навсего чуть тронул ее жирную руку. Нож,
наткнувшийся на ее твердые мускулы, вмиг потерял свободу и вылетел из моей
руки, точно его выбросило пружиной. Нож, который притаился сейчас под