"Оэ Кэндзабуро. Объяли меня воды до души моей... " - читать интересную книгу автора

обитающими в далеких морях. В недавнем прошлом он был личным секретарем
своего тестя - консервативного политика, близкого к правительству,
пользующегося особым доверием; позже в строительной компании,
контролировавшейся этим политиком, на него была возложена реклама и сбыт
атомных убежищ; но в один прекрасный день он бросил все, что
идентифицировало его как личность, и, забрав у жены ребенка, стал жить
затворником. Он сам назначил себя поверенным тех, кого любил в этом мире
больше всего, - китов и деревьев. Он даже имя изменил, чтоб подчеркнуть свою
новую сущность, - Ооки Исана (Ооки - могучее дерево, Исана -отважная рыба).
Предаваясь размышлениям и духовно общаясь с деревьями и китами, он
впервые предпринял серьезную попытку воззвать к душам деревьев и душам
китов. Он целиком посвятил себя бесконечному разглядыванию фотографий китов,
слушал записанные на пленку их голоса, через бойницы атомного убежища в
сильный бинокль наблюдал за росшими снаружи деревьями. Пока деревья были
покрыты листвой, ветви выглядели привольно и естественно, но в разгар зимы
черные, как будто закопченные, они казались страдальчески изломанными,
чуждыми дереву. В окулярах бинокля на фоне бледного вечернего неба они
выглядели мертвыми. День за днем разглядывая эти ветви, он однажды
обнаружил, что по ним начинают стремительно подниматься живые соки,
накапливаться силы, которые вот-вот нальют почки. С этой минуты внутри него
самого, в темноте, где пульсировала горячая кровь, даже все увядшее
начинало, казалось, набухать и приходить в движение, сопровождаемое
оглушительными раскатами грома.
В этот короткий период, пока природа еще окончательно не проснулась, он
становился осторожным, как краб после линьки, и все же не мог устоять перед
соблазном посмотреть вблизи на деревья, покрывающиеся почками. Он выбегал из
дома. Пока почки были заключены в твердые серовато-коричневые панцири, он
чувствовал себя в безопасности, будто и сам, как веретенообразная зимняя
почка, прикрыт таким панцирем. Но когда из панциря начинало пробиваться
нечто удивительно беспомощное - мягкие зеленоватые листочки, - он дрожал от
неизъяснимого страха, страха за сотни миллионов почек, которые попадали в
поле его зрения. Разве не рушился мир, когда неумолимо жестокие птичьи стаи
начинали клевать мягкие, соблазнительные почки?
Он видел собственными глазами, как в заросли горной камелии, гомоня,
слетались эти невинные вроде бы существа огромной разрушительной силы,
напоминающие стайку опьяневших от восторга детей. И тогда у него,
поверенного деревьев, перехватывало дыхание, лицо багровело, и он начинал
нетерпеливо переминаться с ноги на ногу.
Зимой, когда нет признаков, что почки должны распуститься, души
деревьев прячутся в корнях и деревья погружены в спячку. Поэтому и он,
стремясь к духовной общности с деревьями, научился у них тоже впадать в
зимнюю спячку. Ночами, когда ветер бушевал в ветвях деревьев, ему ни разу не
снились тяжелые сны. Но как только голые ветки начинали покрываться почками,
его охватывала тревога. Это был не только страх перед надвигающейся
опасностью, но и тревога, вызванная предчувствием столкновения с чем-то
неведомым. Он предвидел, что вот теперь-то и явится ему знамение, которое
перевернет всю его жизнь. Б такие минуты каждой клеткой своего тела, всем
своим сознанием вожделенно ощущая устремленность к чему-то неведомому, он,
бреясь, начинал судорожно ощупывать свое лицо. В нем просыпалось вдруг
неодолимое желание полоснуть себя по горлу, отражавшемуся в зеркале, и лишь