"Елена Кейс. Ты должна это все забыть" - читать интересную книгу автора

Вслух - не стони.
Должен ты знать,
Что всем наплевать.

Силы - ушли.
Годы - прошли.
Жутко узнать,
Что всем наплевать...

Ну, да ладно. Б-г им судья. Папа уехал, а я осталась одна. Сказать по
правде, папа очень не хотел никуда уезжать. В такой момент находиться вдали
от дома значительно труднее, чем встретить судьбу такой, какая она есть. На
папу было страшно смотреть, так он переживал, оставляя меня одну. Но слово,
данное маме, было для нас свято. Так было всегда у нас дома. И он не решился
нарушить этот порядок сейчас. Мама должна была быть уверена, что все
делается, как она сказала.
День и ночь смешались. Начался отсчет трех суток, в течение которых
можно было держать маму без предъявления обвинения. Если через три дня она
не приедет - значит ее арестовали надолго. На третьи сутки я не выдержала,
пошла к бабушке, маминой маме. Бабушке тогда уже восемьдесят пять лет было,
она еле ходила, хотя разум сохранила до последнего дня жизни. А умерла она
через пять лет, прикованная к постели, так и не увидевшая маму. Жила бабушка
вместе с маминой старшей сестрой Галей. Вот к ним я и пришла. Сели мы
вместе, а говорить не о чем. То есть хотим, конечно, о маме говорить, но
никто не решается начать. И вдруг звонок в дверь. У всех мгновенно одна и та
же мысль - мама вернулась! Мысль появилась мгновенно - но, увы, только на
одно мгновение. Галя открыла дверь - и застыла, как вкопанная. Все иллюзии
исчезли. В квартиру вошли трое. С характерными лицами. С этого момента и до
последних дней моей жизни я эти, и другие им подобные, лица забыть не смогу.
Словами описать их невозможно. Их можно только почувствовать. Нутром. Так
антисемит чувствует еврея. Так и для меня кагебешники - это люди какой-то
особой национальности. Входят эти трое и предъявляют ордер на обыск. Двое
садятся - один напротив меня, другой - напротив бабушки с Галей. А третий
идет за понятыми. А эти двое сидят как у себя дома, уверенно так, не на
кончике стула, а всем телом подминая стул под себя. И оглядываются
по-хозяйски. Изучают, видно, с чего начинать.
И тут я с ужасом вспоминаю, что записка, которую мне мама дала с
фамилиями и телефонами своих знакомых - у меня в сумке. И слова мамины в
ушах звучат: "Бумажку эту никому не показывай. Людей этих засвечивать
нельзя". Что делать?! Что можно сделать?! И вдруг решение пришло само, то
есть руки начали действовать быстрее, чем ответ на этот вопрос воплотился в
конкретную мысль. Достаю я из сумочки зеркальце, помаду - и начинаю губы
подкрашивать. И, кокетливо улыбаясь тому, что сидит напротив меня, говорю:
"Какие мальчики к нам в гости пожаловали! Может, и про маму мою что-нибудь
знаете?" А он тут же отвечает: "Ну, что ж , Елена Марковна, - то есть знает
уже кто я есть, сразу по имени-отчеству называет, - я могу вам про вашу маму
рассказать. Сидит ваша мама, крепко сидит". Я ему в глаза смотрю в это
время, помаду на место в сумочку кладу, бумажку руками нахожу и начинаю
рвать на мелкие кусочки. А сама продолжаю с ним разговаривать и всякие
дурацкие вопросы задавать: "А чего ж, - говорю, - вы понятых сразу не