"Джеймс Кейн. Бабочка" - читать интересную книгу автора

"внешних" влияний. Литературные школы не помогают романисту, но зато они
оказывают большую помощь критикам; пользуясь системой упрощений, являющейся
составной частью гипотетической школы, критик получает возможность
навешивать ярлыки по своему усмотрению, и хотя за всю свою жизнь я не
прочитал и двух десятков страниц Дэшилла Хэмметта, мистер Клифтон Фейдиман
может свободно рассуждать о моем стиле "под Хэмметта" и радоваться
собственной проницательности. В таком случае я намерен сделать заявление от
лица всех писателей, и вот что мне хочется сказать этим горе-судьям по
поводу их иллюзии "критической оценки" и убежденности в исключительной
правдивости их дурацких суждений: Вы слишком наивны. И не имеете никакого
понятия о нашей работе. Мы не говорим себе, что если какой-то удачливый
парень сделал это так, то и мы все тоже будем повторять вслед за ним, и
урвем себе кусочек славы. Каждому из нас приходится жить своим умом, каждый
за себя, а иначе ничего не добиться.
Я ничем не обязан мистеру Эрнесту Хемингуэю, кроме, пожалуй,
удовольствия, полученного мною от прочтения его книг, иначе в противном
случае я признал бы свой долг, как мне уже приходилось признавать прочие
долги, главным образом по части теории, являвшиеся для меня в то время
важными и насущными, и оставшимися таковыми до сих пор. Я так и не понял,
что именно я должен был перенять у него, хотя одно знаю точно: к содержанию
это не имеет никакого отношения, ибо трудно представить себе двух более
непохожих в этом смысле людей. Он пишет о бесконечных испытаниях,
ниспосылаемых человеку Богом, эта тема его трудами преображается в
величественные, классические храмы, но использовать ее я при всем желании не
смог бы. Я, насколько мне дано судить о собственной душевной организации,
пишу о желании, которое в конце концов сбывается, и данная концепция
представляется мне необычайно волнующей. Конечно, желание тоже должно быть
не простым, а каким-нибудь из ряда вон выходящим; ибо какой интерес писать о
том, что кому-то просто хочется пить. Мне кажется, что мои произведения
имеют свойство открывать некий запретный сундучок, и именно это, а вовсе не
насилие и секс, придает им особую динамичность, на которую так часто
обращают внимание критики. Они аппелируют прежде всего к сознанию, и
читатель оказывается заинтригован, в какой-то момент понимая, что персонажи
не могут осуществить именно это конкретное желание и остаться в живых.
Читателем движет любопытство, ему нетерпится узнать, что из всего этого
выйдет, Так что если я кому-то и уподобляюсь, так это Пандоре, первой
женщине, по мнению греков, эта самонадеянная мысль доставляет мне
удовольствие и зачастую помогает думать.
И уж тем более я не вижу никакого сходства в манере, кроме, может быть,
того обстоятельства, что каждый из нас обладает прекрасным слухом, и обоих
нас коробит всякого рода напыщенности, помпезности или же занудной
литературности. В наших книгах люди говорят так, как они разговаривают в
обычной жизни, и так как некоторые из них вращаются отнюдь не в высших
кругах общества, то неудивительно, что и говорят они примерно одинаково. Но
опять же и здесь тоже существует разница в подходе. Он использует невполне
приличные слова (ну да, те, что имеют отношение к функциям человеческого
тела); я же не делаю этого никогда. Мы отвергаем многое из того, что
подсказывает нам наш слух, особенно в части прозношения, которое лично я
никогда не выделяю особо, за исключением тех ситуаций, когда персонаж
иностранец, и для пущей выразительности образа мне приходится использовать