"Сергей Казменко. Вариации на тему древнего мифа" - читать интересную книгу автора

крон священных деревьев туганда, пахло прелой листвой, сыростью и
почему-то медом. И было совершенно тихо, ни единый звук не нарушал
торжественной тишины. Шум ветра, который слегка раскачивал вершины
деревьев, не достигал земли, бесшумными были наши шаги по слегка
прогибавшейся под ногами почве, и даже звуки наших голосов вязли и
растворялись в торжественно-неподвижном воздухе.
И в этой торжественной тишине мы с Каньяром молча бродили меж могучих
стволов по дорожкам, ведомым лишь тому, кто знал этот лес с детства и
чувствовал себя в нем как дома. Дорожки эти, проложенные многими
поколениями приходивших сюда за счастьем аборигенов, вели нас от
скульптуры к скульптуре. Я не видел в жизни ничего прекраснее этих
скульптур. Это были не просто вырезанные из дерева фигуры прекрасных
женщин - самых разных, таких, что удовлетворили бы идеалам красоты любого
из земных народов - не просто прекрасные скульптуры, сработанные
гениальными мастерами. Нет - даже сейчас у меня с трудом поворачивается
язык, когда я называю их скульптурами. Они были не деревянными фигурами,
они были почти совсем живыми, и, глядя на них, на их одухотворенные лица,
полные внутреннего тепла, которого нам так часто не хватает в реальной
жизни, я поневоле проникался верой в то, что здесь, на Орьете, вопреки
всем известным нам законам природы воплотился в жизнь древний миф о
Пигмалионе и Галатее. Все мы, конечно, понимаем: этого просто не может
быть. Рано или поздно происходящему здесь чуду будет найдено прозаическое
объяснение - такова, к сожалению, участь всех чудес - и только закон об
охране этносов, не допускающий бесцеремонного вмешательства исследователей
в жизнь иных народов, не позволяет найти такое объяснение немедленно. И
все же... И все же мне очень не хотелось бы, чтобы настал день, когда мне
объяснят, как происходит чудо оживления. Мне очень хотелось бы так и
прожить жизнь с верой в это чудо.
Возвращаясь уже под вечер из Священного леса, мы молчали. Трудно было
говорить о чем-то после всего увиденного. Любые слова казались
неуместными, и даже сейчас мне трудно говорить обо всем этом: язык наш
страдает расплывчатостью и приблизительностью, не позволяющими облечь
переживаемые нами чувства в словесную форму. Я просто не знаю, какими
словами передать владевшие тогда моей душой чувства, и потому лучше не
буду и пытаться это сделать. Если даже сейчас, спустя годы, видения того
дня в Священном лесу не покидают меня, если до сих пор сжимается сердце от
тоски, стоит лишь подумать, что никогда, никогда в жизни не отыскать мне
среди людей никого, кто был бы так же близок к идеалу - пусть даже и не к
моему идеалу - то как и о чем могли бы мы с Каньяром говорить тогда? И
лишь подходя к дому Каньяр, наконец, нарушил молчание и сказал - не мне,
а, скорее, себе самому:
- Я смогу. Я тоже смогу.
Я ничего не ответил. Мне очень хотелось бы верить в это. Но душа моя
верить отказывалась.
Мы молча поели и легли спать. На другой день я вернулся в лагерь. И
больше мы с Каньяром не виделись.
Хотя это не совсем точно - но о той встрече я расскажу позже.
Вернувшись из экспедиции, я несколько лет не получал никаких новых
сведений ни об Орьете, ни о Каньяре. Потом подвернулась эта работа над
Полисом, я весь ушел в нее, и на какое-то время она отодвинула на задний