"Джакомо Казанова. Мемуары " - читать интересную книгу автора

всю их литературную образованность, трудно было назвать людьми истинно
знающими. Они истово верили в химеры оккультных наук и в существование
совершенно невозможных вещей. Они уже считали, например, что с моей помощью
станут обладателями философского камня, универсальной медицины, лекарства
всех лекарств; смогут стать собеседниками элементарных частиц материи и духа
и даже, благодаря моему таинственному дару, проникнут в тайны всех
правительств Европы.
Получив ответы на вопросы о минувшем, удостоверясь в великой силе моей
науки, они приступили к выяснению тайн настоящего и будущего. Мне было
нетрудно угадывать, поскольку мои ответы всегда были двусмыслены; я
позаботился, однако, чтобы все прояснялось лишь после того, как событие
произойдет: таким образом моя "каббала", подобно оракулу в Дельфах, не знала
неверных пророчеств. Я постиг тогда легкость, с какою жрецы древности
дурачили языческий мир; я увидел, как легко смогу обходиться с легковерными
глупцами, и понял римского оратора, сказавшего об авгурах, что они не могут
смотреть друг на друга без улыбки. Но я не понял и не смогу, наверное,
никогда понять, почему Отцы Церкви, будучи не столь просты и невежественны,
как наши евангелисты, не могут проникнуть в тайны оракулов и объясняют их
предсказания кознями дьявола. Они не могли бы выставлять столь странное
объяснение, знай они тайну моей "каббалы" и прочих ухищрений. В этом смысле
трое моих почтенных друзей напоминали святых отцов: они были умны, но
суеверны и совсем не философы. Правда, доброта их сердец не позволяла им
приписывать точность моего оракула дьявольской ловкости, напротив, они
считали, что мои ответы продиктованы ангелом.
С этими тремя оригиналами, заслуживающими всяческого уважения как за
свои нравственные достоинства и порядочность, так и за их доверие ко мне и
возраст, не говоря уж о благородстве происхождения, я провел чудесные дни.
Правда, порой их неутолимая жажда знаний держала нас всех по десять часов
кряду взаперти от остального мира.
В конце концов я сделал их своими ближайшими друзьями, рассказав обо
всем, что происходило со мной раньше, не без утайки, однако, некоторых
подробностей, дабы не делать их свидетелями смертных грехов. Разумеется,
даже в собственных глазах я не выглядел вполне честным человеком, но если
читатель, перед которым я исповедуюсь, знает этот мир и ведает человеческое
сердце, пусть он задумается, прежде чем осуждать меня, и тогда, быть может,
он признает, что я заслуживаю известной снисходительности.
Мне скажут, что если я хотел держаться правил поведения нравственного
человека, мне не надо было бы искать дружбы с ними или же я должен был
рассеять их заблуждения. Я бы не стал отрицать это, но ответил, что мне было
двадцать лет, что я был всего лишь простым скрипачом, и, попытайся я открыть
им глаза, они рассмеялись бы мне в лицо, назвали невеждой, а затем
отвернулись бы от меня.
Да я и не имел никакого желания выступать в качестве апостола, и если б
я принял героическое решение плюнуть на них, как только они признали меня за
прорицателя, я бы оказался всего-навсего мизантропом, врагом и тех людей,
которым я доставлял невинные радости, и самого себя, двадцатилетнего лолного
сил и здоровья жизнелюбца. Я мог бы пренебречь вежливостью и милосердием, я
мог бы оставить умирающего Брагадина, наконец, и в результате всего этого я
допустил бы, чтобы три достойных человека стали, благодаря их мании,
жертвами первого попавшегося пройдохи, который вытянул бы из них на свал