"Джакомо Казанова. Мемуары " - читать интересную книгу автора

продолжала нанимать этот большой и прекрасно обставленный дом.
Хотя моим главным покровителем считался аббат Гримани, я довольно редко
видел его. Но отец Тозелло представил меня синьору Мальпиеро, к которому я
привязался чрезвычайно. Этот синьор Мальпиеро* был шестидесятидвухлетний
сенатор, удалившийся от государственных забот. Он счастливо жил в своем
палаццо, любил и умел хорошо поесть и собирал по вечерам изысканное
общество, которое составляли дамы, сумевшие отлично попользоваться своими
лучшими годами, и тонкие умы, осведомленные обо всем, что происходило в
городе. К несчастью, этого богатого холостяка по нескольку раз в году
настигали жесточайшие приступы подагры - так что у него отнимался то один
член, то другой, превращая его в калеку. Но голова, легкие и желудок
оставались здоровыми. Красавец, гурман и сластена, он обладал тонким умом,
великолепным знанием жизни, венецианским остроумием. Я бывал на его
ассамблеях по его настойчивым приглашениям. Он говаривал, что в этом
обществе поживших дам и мудрых стариков я почерпну гораздо больше, чем из
всей философии Гассенди, которой я в то время занимался тоже по его совету,
забросив Аристотеля, предмет его постоянных насмешек. Он изложил мне
правила, необходимые для того, чтобы, несмотря на мой столь неподходящий
возраст, быть принятым в этом обществе. Я должен только отвечать на вопросы
и особенно не высказывать своего мнения ни на какой предмет, потому что в
мои лета собственного мнения быть не может. Следуя его указаниям, я
неукоснительно соблюдал правила, и через малое время мне удалось не только
заслужить уважение сенатора, но и стать любимчиком всех дам, посетительниц
сенаторских ассамблей. Они охотно брали с собой юного аббата, когда
отправлялись навестить своих дочерей или племянниц, воспитывавшихся в
монастырских пансионах, избегая, однако, представлять меня барышням. Я
покорно следовал за ними, мне выговаривали, если я позволял себе пренебречь
такими визитами даже на одну неделю. Нередко, когда я входил в приемные,
девушки порывались скрыться, но, приглядевшись, убедившись, что это всего
лишь я, они оставались; их растущее ко мне доверие очень меня радовало.
Часто сенатор расспрашивал меня о моих отношениях с теми почтенными дамами,
с которыми я завел у него знакомство. Он говорил, что они сама
целомудренность и что обо мне будут очень плохо судить, если я стану
рассказывать о них что-либо противное этому утверждению. Так он внушал мне
мудрые заветы сдержанности. У сенатора я познакомился с г-жой Манцони, женой
нотариуса, о котором у меня еще будет случай поговорить. Эта достойная дама
вызвала у меня чувство самой глубокой привязанности, она давала мне весьма
разумные советы, и если бы я воспользовался ее уроками, моя жизнь не была бы
столь бур-вой и беспокойной, но зато вряд ли бы имело смысл сегодня писать о
ней.
Знакомство с дамами, которых принято называть comme il faut, побудило
меня еще больше обращать внимание на свою внешность и заботиться об
элегантности моего наряда, чем настоятель и моя бабушка были очень
недовольны. Однажды, отозвав меня в сторону, настоятель со сладкой улыбкой
сказал мне, что в пути, который я себе выбрал, больше заботятся о том, чтобы
Богу нравилась душа, я не миру - внешность. Он нашел мои волосы чересчур
ухоженными, а помаду чересчур пахучей. Он сказал, что демон ухватит меня
когда-нибудь за мои длинные волосы, о которых я так пекусь, и закончил
цитатой из канонического устава: "Анафема клирику, который отращивает
волосы". В ответ я привел в пример сотни надушенных аббатиков, которым никто