"Джакомо Джироламо Казанова. История моей жизни " - читать интересную книгу автора

советом. Я заверил его в обратном, говоря, что в столь важном деле не должен
следовать ничьему совету.
- Я положился на Бога, всецело доверился ему и уверен, что сделаю
правильный выбор; либо я решусь стать твоим сыном, либо останусь тем, кто я
есть. Пока же мысль об этом посещает душу мою утром и вечером, в минуты,
когда, наедине со мною, пребывает она в величайшем спокойствии. Когда
решимость посетит меня, лишь тебе, патераму *, дам я знать, и с той минуты
стану повиноваться тебе, как отцу.
Объяснение это исторгло из глаз его слезы. Левую руку он возложил мне
на голову, указательный и средний пальцы правой - мне на лоб и велел
поступать так же и впредь в уверенности, что не ошибусь в своем выборе. Я
отвечал, что, может статься, дочери его Зельми я не понравлюсь.
- Моя дочь любит тебя, - возразил он, - всякий раз, как мы обедаем
вместе, она, пребывая в обществе моей жены и своей воспитательницы, видит
тебя и слушает весьма охотно.
- Но она не знает, что ты назначил ее мне в супруги.
- Она знает, что я стремлюсь обратить тебя, дабы соединить ее судьбу с
твоею.
- Я рад, что тебе не дозволено показать мне ее: она могла бы меня
ослепить, и тогда, движимый страстью, я уже не мог бы надеяться принять
решение в чистоте души.
Слыша такие мои рассуждения, Юсуф радовался необычайно; я же отнюдь не
лицемерил и говорил от чистого сердца. Одна мысль о том, чтобы увидеть
Зельми, приводила меня в трепет. Я твердо знал, что, влюбившись в нее, без
колебаний стану турком, тогда как, будучи равнодушен, никогда, это я знал
столь же твердо, не решусь на подобный шаг, каковой впридачу не только не
представлялся мне привлекательным, но, напротив, являл картину весьма
неприятную в отношении как настоящей, так и будущей моей жизни. Ради
богатств, равные которым я, положившись на милость судьбы, мог надеяться
обрести во всяком месте Европы и без постыдной перемены веры, мне, как я
полагал, не подобало равнодушно сносить презрение тех, кто меня знал и к
чьему уважению я стремился. Мне невозможно было отрешиться от прекрасной
надежды, что я стану знаменит среди просвещенных народов, прославившись хотя
в искусствах, хотя в изящной словесности либо на любом ином поприще; мне
нестерпима была мысль о том, что сверстники мои пожнут славу, быть может,
уготованную мне, останься я по-прежнему с ними. Мне представлялось, и
справедливо, что надеть тюрбан - участь, подобающая лишь людям отчаявшимся,
а я к их числу не принадлежал. Но особенное негодование мое вызывала мысль,
что я должен буду отправиться на год в Андринополь, дабы научиться
варварскому наречию, которое нимало меня не привлекало и которому по этой
причине я едва ли мог выучиться в совершенстве. Мне нелегко было, одолев
тщеславие, лишиться репутации человека красноречивого, которую я снискал
повсюду, где побывал. К тому же прелестная Зельми, может статься, отнюдь не
показалась бы мне таковой, и уже из одного этого я сделался бы несчастлив:
Юсуф мог прожить на свете еще лет двадцать, я же чувствовал, что, перестав
оказывать должное внимание его дочери, из почтения и благодарности к доброму
старику никогда не сумел бы набраться смелости и смертельно его оскорбить.
Таковы были мысли мои; Юсуф о них не догадывался, и открывать ему их не было
никакой нужды.
Спустя несколько дней на обеде у дорогого моего баши Османа я встретил