"Джакомо Джироламо Казанова. История моей жизни " - читать интересную книгу автора

нет - это турок не заботило. Правда, я ношу тюрбан, ибо принужден носить
мундир моего господина.
Он рассказал, что, не имея иного ремесла, кроме военного, решился
поступить на службу к падишаху в чине генерал-лейтенанта, лишь когда понял,
что остался вовсе без средств к жизни. К отъезду моему из Венеции, говорил
он, суп успел уже съесть мою посуду; когда б народ еврейский решился
поставить меня во главе пятидесятитысячного войска, я бы начал осаду
Иерусалима.
Он был красив, разве только чересчур в теле. Вследствие сабельного
удара носил над животом серебряную пластину, дабы поддерживать килу. Его
сослали было в Азию, но ненадолго, ибо, по словам его, интриги в Турции не
столь продолжительны, как в Европе, особенно при Венском дворе. Когда я
откланялся, он сказал, что с тех пор, как сделался турком, ему еще не
доводилось провести двух часов приятнее, нежели в моем обществе, и просил
передать от него поклон обоим балио.
Г-н балио Джованни Дона, близко знававший его в Венеции, поручил мне
передать ему множество приятнейших слов, а кавалер Венье изъявил
неудовольствие, что не может доставить себе наслаждение и познакомиться с
ним лично.
Прошел день после этой первой встречи, и наступил четверг, когда он
обещал прислать за мною янычара. Слово он сдержал. Янычар, явившись в
одиннадцать часов, проводил меня к баше, каковой на сей раз был одет
по-турецки. Гости не замедлили прийти, и все мы, восемь человек, в самом
веселом расположении духа уселись за стол. Обед прошел по-французски:
французскими были и блюда, и церемониал; дворецкий баши был француз, да и
повар тоже честный отступник. Он сразу же представил меня всем, однако
говорить позволил лишь к концу обеда. Говорили только по-итальянски, и
турки, как я приметил, ни разу не произнесли между собою ни единого слова на
своем языке. Слева от каждого стояла бутылка, в которой было, должно быть,
белое вино или мед, не знаю. Я сидел слева от г-на де Бонваля и, как и он
сам, пил великолепное белое бургундское.
Меня расспрашивали о Венеции, но еще больше - о Риме, отчего разговор
перешел на религию, но не на учение, а на благочиние и литургические обряды.
Один обходительный турок, которого все называли эфенди, ибо прежде он
был
министром иностранных дел, сказал, что в Риме у него есть друг, венецианский
посланник, и вознес ему хвалу; вторя ему, я отвечал, что посланник вручил
мне письмо к одному господину, мусульманину, которого также именовал своим
близким другом. Он спросил, как зовут этого господина, и я, забыв имя,
вытащил из кармана бумажник, где лежало письмо. Читая адрес, я произнес его
имя. Он был до крайности польщен; испросив позволения, он прочел письмо,
затем поцеловал подпись и, поднявшись, заключил меня в объятия. Зрелище это
доставило величайшее удовольствие г-ну де Бонвалю и всему обществу. Эфенди,
которого звали Исмаил, пригласил меня вместе с башою Османом на обед и
назначил день.
Однако ж во время этого весьма приятного обеда наибольшее внимание мое
привлек не Исмаил, но другой турок. То был красавец лет шестидесяти на вид;
на благородном лице его явственно читалась мудрость и кротость. Те же черты
представились мне два года спустя, на красивом лице г-на де Брагадина,
венецианского сенатора, о котором я расскажу, когда придет время. С