"Борис Казанов. Роман о себе" - читать интересную книгу автора

запретить. Когда же ее у меня отняли, я потерял все, и уже ничего не мог
противопоставить своему несчастью, кроме долготерпения. В сущности, моя
теперешняя жизнь - лишь подобие, слепок с прежних лет, когда творчество
все решало. С той поры и осталось внушение, как бы уже не обязывающее ни к
чему, но имеющее атавистическую силу заклятия: писать, писать! Но что
могут дать еще одна или две книги? Парадоксальность моего состояния в том,
что я ничего не могу и не хочу писать. Однако стоит мне отвлечься на
другое, как начинает невыносимо изнывать душа, и я успокаиваюсь, если
ничего не делаю. Вот я слоняюсь и слоняюсь, и постепенно достиг такого
искусства в ничегонеделании, что мог не заметить, как пролетал месяц, год,
два. Это тягостное, ничем существенным не заполненное времяпрепровождение,
при котором неслышно, как в небытии, протекали дни, стало моим уделом,
бедствием, моей тайной.
Обычно после двух лет безделья деньги кончались. Тогда я садился в поезд
"Россия" и ехал, пока не оканчивалась земная дорога, - на Дальний Восток,
во Владивосток. Там меня знали как моряка, и там со мной происходила
метаморфоза. Перекинув ноги через борт судна, я сходу врубался в морскую
обстановку, ничего в ней не позабыв, ощущая, что отчаянье, которое я
скопил, переоформляется в стихию. Никто из ребят, знавших меня по
плаваниям, ни за что бы не поверил, что все это время, когда я
отсутствовал, я не бражничал, не куролесил с бабами, не издавал тома новых
книг, а тихо и мирно пролежал на диване, - как неживой вообще.
В этой морской роли, которую я играл, имелся свой расчет. Я хотел обойти
обычный труд, которого и на море хватает. Меня привлекало то, что море
дарило немногим: стихия. Никому не возбранялась расчетливость такого рода.
Попробуй, докажи, никто и не возразит. А если доказал, то тебя избирали
для необычных дел. Годы и годы плаваний прошли у меня на зверобойных,
китобойных шхунах, на научных ботах с высадками на скалистые островки
Командор и Курильской гряды с их тюленьими и котиковыми лежбищами. В тех
местах, где намечались высадки, любая оплошность, неумение приладиться к
прибою и, в особенности, коварный вредящий страх, как бы диктовавшийся
расчетливостью, могли плохо обойтись. В такие моменты, чем меньше собой
дорожишь, тем дороже себя отдаешь и больше наслаждаешься. Был у нас особо
неудачный сезон, когда в полном составе погибла научная группа. Тогда
погиб и мой товарищ, Алексей Белкин, талантливый ученый -тюленевед. Не
забыть, как его, еще живого, запеленатого в водоросли, выбрасывало
отбойной волной из-под козырька рифа, чуть ли не подавало нам в руки. Мы
никак не успевали ухватить, - море, что ль, насмехалось над ним?..
Как уловить, если жизнь стоит мгновения, ее роковой оттенок или смысл?
Когда со стихией накоротке, и она, никого не щадя и не обрекая, лишь
проявляет себя во всей полноте? Я начал постигать эту загадку, когда
услышал о моряке по прозвищу Счастливчик. Моряк этот, Счастливчик,
постоянно искал гибели. Однако события разворачивались в его пользу: он
выживал, а гибли другие. Счастливчик оттого и хотел погибнуть, чтоб
переломить мнение о себе, как о заговоренном, меченом Сатаной. В
одноименном рассказе я объяснил везучесть Счастливчика его необычайными
морскими качествами. Так, безусловно, проще объяснить и человечнее.
Получалось, что речь идет об очевидных вещах, а вся загвоздка, что их
неверно истолковывают. Став белой вороной среди товарищей и не зная, как
себя изменить, чтобы быть таким, как все, Счастливчик совершает