"Борис Казанов. Роман о себе" - читать интересную книгу автора

настроение. Я был обязан Жданову: он буквально выхватил рукопись из чужих
рук, сразу в нее влюбившись, - это был божьей милостью поэт и редактор, не
делавший выбора между сочинительством и работой в издательстве. Я видел
кавардак в его доме, знал его путаную жизнь, не представимую даже для
поэта, еще и домоседа, имеющего дочерей, жену, тещу, а потом и внуков и
сваху, на которой он женится. Меня сбивал с толку, я неверно объяснял
отсвет безысходности в его голубых глазах; его отчаянье, в котором он
тлел, дымился, воспламенялся и был счастлив по-своему, сделав из Музы
сообщницу или, точнее, блядь, - господи, не было глубже пропасти, чем
между нами! - но и он тяготел ко мне, должно быть, тоже неверно
истолковав; а сейчас, навестив, переживал стресс, не зная, как связать то,
что видел, с моими рассказами.
Объяснив его так, я сказал: "Пора переходить на "Беловежскую". Перешли, и
все понеслось в московском стиле; помню, как он втолковывал бедной
Наталье, что я, став известным, обязательно сопьюсь; как тащил ее на крышу
дома, уверяя, что там отходит московский поезд, на котором ей надо от меня
уехать, - ничего не помогло! Тогда он вдруг предъявил Наталье
доказательство моей неверности: фотографию Туи. Моя записная книжка,
естественно, без денег, с фотографией неисповедимым путем к нему попала;
он забыл мне вернуть по приезду и вот как воспользовался... Я попривык к
подлостям друзей, совершаемым в пьяном и трезвом виде. Но случай особый, я
возмутился: или он думает, что я постесняюсь набить ему морду?.. Жданов
сбежал, Наталья была в шоке, и я не сразу понял, что этой моей связи с
девчонкой, чисто романтической, Наталье было достаточно, чтобы
отшатнуться, не пытаясь вникнуть, от той моей жизни, что я проживал без
нее.
Я же, даже сейчас, оставляя все, так и не сумел развязать в себе
противоречия. Понимал, что и дом отпадет, как же иначе? И смотрел на него
озадаченно: а с чем я останусь, потеряв и дом этот, и семью, и березу, и
сорок, - можно ли настроить себя на такую волну?
Дождь, слизав снег, обсасывал ледяной испод тротуара, но между домами, на
улочке, по которой я шел, еще стойко держался гололед; и даже помалу
нарастал, приращиваясь за морозную ночь. Крутоватая дорога, сворачивавшая
к посудному ларьку, была так расскользана, что по ней не ходили, если не
считать рискового мужика с мешком, обутого в новые галоши, исключавшие
скольжение. Какую-то старуху вели с другой стороны, где был продуктовый
магазин. Вид у нее был, словно она упала: без платка, полураздетая, в
обморочном состоянии. Две ее подруги, такие же бедолаги, держали старуху
под локти, отчего казалось, что она воздевает руки к небу. Такие вот
городские старушонки - несгибаемые железные бабки, которых, казалось,
ничем не уморить, - в одночасье, как цены подпрыгнули до мировых, а пенсия
осталась на месте, были приговорены. По привычке повторяли они путь к
магазину, ничего не покупая. Сидели у входа вместе с собаками, ожидали -
чего? А вдруг выйдет высокое решение, и их покличут: "Налетай, бабки!" - и
насыплют целые пригоршни гостинцев: "Это вам от любимого, всенародно
выбранного Президента".
Отвлек меня от старух дикий вопль сверху. Не успев дотянуться до
низенького бордюрчика из крашенных металлических трубок, грохнулся на
гололеде мужик в галошах, с мешком пустых бутылок: "Ах ты, Лукаш, требуха
деревенская, завел народ, Сусанин..." - запричитал мужик, изливая свою