"Эммануил Генрихович Казакевич. Синяя тетрадь (повесть)" - читать интересную книгу автора

Свердлов рассеянно нюхал веточку жасмина, ранее оставленную в лодке. Она
уже увяла, и к ее благоуханию примешивался легкий запах сырости и тления.
Он все думал о Ленине и, вспоминая о нем, улыбался той долгой и
доброй улыбкой, какая появляется на лицах людей, увидевших что-то
необыкновенно приятное.
Дзержинский, по-видимому, тоже думал о Ленине. Он вдруг сказал из
темноты как бы про себя:
- Сломить его нельзя.
Свердлов живо отозвался:
- Вот именно! Луначарский мне рассказывал, что буквально то же самое
он говорил французскому писателю Ромену Роллану: "Сломить Ленина нельзя,
его можно только убить"... - На минуту воцарилось молчание, потом Свердлов
закончил несколько изменившимся голосом: - Вот этого я и боюсь. Мне даже,
признаюсь, снятся в связи с этим разные страшные сны.
Они все продолжали говорить о Ленине, и каждый из них говорил о нем
то, что ценил и в себе.
- Он скромен и совершенно лишен честолюбия. Это большая редкость для
вождя, - сказал Свердлов.
- Он горит, как факел, чистым светом, - сказал Дзержинский.
- Он человечен и добр, - сказал Свердлов.
- Он суров к врагам, но только к врагам, - сказал Дзержинский.
Снова воцарилось молчание. Лодка летела как стрела.
- Вы гребете отлично, - заметил Свердлов.
- Все та же ссылка, - улыбнулся Дзержинский. - Три раза пришлось
бегать, из них два раза на лодке... В девяносто девятом - из
Кайгородского, в девятьсот втором - из Верхоленска... У меня потом долго
держались мозоли от этой дикой гребли.
- Спортсмены поневоле, - усмехнулся Свердлов.
Кондратий сидел за рулем молча, и ему казалось, что корни его волос
холодеют от восторга и любви к этим людям.


12

Проводив взглядом лодку, Ленин сказал:
- Какие люди! Их не сломишь.
Он уселся на берегу, остальные последовали его примеру. Было тихо.
Легкий туман, предвестник осени, стлался над озером. В камышах слышались
всплески и шумы. Неподалеку, свистя крыльями, пронесся стремительный
чирок. Из мрака донеслась безмерно печальная, надрывающая душу перекличка
отправляющихся на юг куликов.
С легкой завистью Ленин еще раз перебрал в уме все, что ему
рассказали товарищи. Жизнь в здешней глуши показалась ему в этот момент
нестерпимой. Его мысли унеслись далеко - в Питер и дальше - в Москву и
другие края, откуда съехались делегаты на съезд, и он огорченно подумал о
том, как мало пришлось ему ездить по России; он ни разу не бывал на
Украине, в Туркестане, не видел Кавказа и Крыма, а в привольной Сибири был
ссыльным, подневольным человеком, прикованным к одному месту. Его пронзило
до боли острое желание побывать повсюду, быть среди людей, говорить с
ними, смотреть им в глаза, чувствовать себя частицей этой силы.