"Эммануил Генрихович Казакевич. Синяя тетрадь (повесть)" - читать интересную книгу автораСвердлов рассеянно нюхал веточку жасмина, ранее оставленную в лодке. Она
уже увяла, и к ее благоуханию примешивался легкий запах сырости и тления. Он все думал о Ленине и, вспоминая о нем, улыбался той долгой и доброй улыбкой, какая появляется на лицах людей, увидевших что-то необыкновенно приятное. Дзержинский, по-видимому, тоже думал о Ленине. Он вдруг сказал из темноты как бы про себя: - Сломить его нельзя. Свердлов живо отозвался: - Вот именно! Луначарский мне рассказывал, что буквально то же самое он говорил французскому писателю Ромену Роллану: "Сломить Ленина нельзя, его можно только убить"... - На минуту воцарилось молчание, потом Свердлов закончил несколько изменившимся голосом: - Вот этого я и боюсь. Мне даже, признаюсь, снятся в связи с этим разные страшные сны. Они все продолжали говорить о Ленине, и каждый из них говорил о нем то, что ценил и в себе. - Он скромен и совершенно лишен честолюбия. Это большая редкость для вождя, - сказал Свердлов. - Он горит, как факел, чистым светом, - сказал Дзержинский. - Он человечен и добр, - сказал Свердлов. - Он суров к врагам, но только к врагам, - сказал Дзержинский. Снова воцарилось молчание. Лодка летела как стрела. - Вы гребете отлично, - заметил Свердлов. - Все та же ссылка, - улыбнулся Дзержинский. - Три раза пришлось бегать, из них два раза на лодке... В девяносто девятом - из держались мозоли от этой дикой гребли. - Спортсмены поневоле, - усмехнулся Свердлов. Кондратий сидел за рулем молча, и ему казалось, что корни его волос холодеют от восторга и любви к этим людям. 12 Проводив взглядом лодку, Ленин сказал: - Какие люди! Их не сломишь. Он уселся на берегу, остальные последовали его примеру. Было тихо. Легкий туман, предвестник осени, стлался над озером. В камышах слышались всплески и шумы. Неподалеку, свистя крыльями, пронесся стремительный чирок. Из мрака донеслась безмерно печальная, надрывающая душу перекличка отправляющихся на юг куликов. С легкой завистью Ленин еще раз перебрал в уме все, что ему рассказали товарищи. Жизнь в здешней глуши показалась ему в этот момент нестерпимой. Его мысли унеслись далеко - в Питер и дальше - в Москву и другие края, откуда съехались делегаты на съезд, и он огорченно подумал о том, как мало пришлось ему ездить по России; он ни разу не бывал на Украине, в Туркестане, не видел Кавказа и Крыма, а в привольной Сибири был ссыльным, подневольным человеком, прикованным к одному месту. Его пронзило до боли острое желание побывать повсюду, быть среди людей, говорить с ними, смотреть им в глаза, чувствовать себя частицей этой силы. |
|
|