"Елена Катасонова. Концерт для виолончели с оркестром " - читать интересную книгу автора

пятнадцать минут плюс реклама.
- Давай! - постарался сказать он даже с энтузиазмом.
Поглядывая в ноты, волнуясь, Рабигуль заиграла нечто странное,
дисгармоничное, однако же завораживающее. "Восток и пустыня", - подумал
Алик и, прищурившись, посмотрел на жену. Тоненькая, смуглая, с
непроницаемым восточным лицом, она склонилась над своей драгоценной
виолончелью как над ребенком. Длинные ресницы прикрывали огромные, едва
заметно поднятые к вискам глаза. Густые иссиня-черные волосы были забраны в
"конский хвост".
Да, за такой стоило и побегать, как бегал он. Вся колония ахнула,
когда она здесь появилась.
- У Алика-то жена - красавица!
- Как, она еще и музыкантша?
- Ай да Алик!..
...Рабигуль опустила смычок, нежно коснулась ладонью струн. Они были
теплыми, живыми еще от музыки.
- Ну как? - робко спросила она.
Алик молчал. Рабигуль застенчиво улыбнулась - иногда молчание высшая
похвала - и подняла на мужа глаза. Какое-то время, прижав руку к
заболевшему вдруг сердцу, она молча рассматривала невзрачного человечка,
уснувшего в кресле под ее музыку. Да как он посмел! "Замухрышка!" - с
ненавистью подумала она. Вот он перед ней - ее нелюбимый муж. Все в нем
среднее: рост не маленький, но и не высокий, волосы, как и закрытые сейчас
глаза, неопределенного цвета... "Убью", - устало подумала Рабигуль, и тут
же ей стало стыдно. Он много работал, жил несколько дней в бунгало, трясся
много часов в джипе. И зачем ему на самом деле виолончель?
- Эй, проснись, - ласково потрепала она его по руке. - Пропустишь
своего дурацкого Бонда...
Так что же все-таки с ней случилось в Алжире? Почему по возвращении
невыносимо стало в Москве? Холодно, некрасиво, неуютно и грубо. Главное -
грубо.
Все ее толкают и на нее кричат. Алик не всегда может возить на
репетиции - их рабочие ритмы не совпадают, - она едет в метро, и вот тут-то
на нее кричат и ее толкают, и такой за ее отсутствие стал у толпы язык...
А в Алжире толпы, как таковой, нет вовсе. В этой сини и зелени, в
разноцветье домишек и вилл никто никуда не спешит, смуглые люди с
любознательными глазами сидят у открытых дверей кафе за столиками,
наслаждаясь зимним теплым солнышком, курят кальян, разговаривают, пьют
кофе, добродушно поглядывая на кишащих вокруг ребятишек. А детишки такие
нарядные и веселые - как же ими не любоваться?
Никто их не ругает, на них не кричит, послушанья не требует, вот они и
резвятся, вольно и беззаботно, как рыбки в водах теплого океана. В Москве
же волоком тащат несчастных в метро и на них же шипят:
- Быстрее, быстрей...
И матерей - озлобленных, взъерошенных, некрасивых - жалко, и
ребятишек - тоже. Может, и хорошо, что у нее узкий таз и она не может
рожать, может, и хорошо, что испугалась кесарева и у них нет детей?
Да, наверное, хорошо; вдруг бы она тоже на малыша своего орала?