"Елена Катасонова. Ax, кабы на цветы - да не морозы... " - читать интересную книгу автора

великолепной остротой, но я молчала, подавленная свалившейся на меня
новостью, неизящным словом "беременность", звучавшим так странно в устах
моего мальчика, так невообразимо странно, что и не скажешь.
Я молчала, пораженная извечным, банальным открытием: наши дети
выросли, а мы-то и не заметили.
На другой день он показал мне свою избранницу.
Галя как Галя, ничего особенного - тоненькая, загримированная (это у
них называется "макияжем"), молчаливая - впрочем, впервые в доме, почему бы
не помолчать? Нет, честное слово, ничего не было в ней особенного, но
Митька смотрел на нее с такой собачьей преданностью, что у меня защемило
сердце.
- Надо ведь познакомиться еще и с родителями, - подумала я вслух.
- Зачем? - изумился Митя, и я заплакала.
- Как зачем? Как - зачем? - повторяла бессмысленно, а слезы лились у
меня по щекам, и мне было стыдно, что я реву как маленькая перед спокойной,
раскрашенной, словно индийский божок, Галей и перед моим непутевым сыном.
- Ну ладно, ладно, - ошеломленный моими слезами, забормотал Митя. -
Надо так надо, чего там, правда, Галь?
Галя пожала плечами: мол, ей-то что? Так" во вся" ком случае, я поняла
этот жест.
Они вообще ничего не хотели: ни перекрестного знакомства старомодных
родителей, ни белого платья ("Тогда уж свитер, в свадебном есть, говорят,
австрийские"), ни Дворца с Мендельсоном, ни лимузина на час с катанием по
Москве и Вечным огнем, ни дурацкой, сто раз осмеянной свадьбы. Они хотели
еще раз смотаться в загс (раз уж без штампа - тоже дурацкого - Митьке не
позволяют жить с Галей) и остаться наконец вдвоем - в дальней комнате
Галиных родителей, тоже здорово перепуганных бурным натиском молодых сил
нового поколения. Но власть - главным образом экономическая - была пока в
наших руках, и Гале пришлось-таки надеть белое платье, а Митьке стянуть с
себя линялые джинсы с заплатой на заднице и влезть в черную пару, купленную
в том же магазине для новобрачных. Им пришлось прокатиться за бешеные
(правда, не свои) деньги на шикарной "Чайке", возложить у Вечного огня
цветы - все мы чувствовали мучительную неловкость - и потомиться за
свадебным длинным столом, где сидели малознакомые друг другу люди. Сидели и
мы с Лешей, который по случаю женитьбы сына встрепенулся, встревожился - в
нем вообще рос отцовский инстинкт, прямо пропорционально охлаждению к новой
жене, - и даже, подвыпив, пытался давать сыну какие-то тайные мужские
советы - - я думаю, запоздалые.


***

И вот Митька покинул дом, который прежде называли "отчим", но у Митьки
не было же в этом доме отца, и я осталась одна. Он унес с собой яростную,
бьющую по нервам музыку, молодую неистовую прожорливость (вечно я таскалась
нагруженной как ломовая лошадь, а Митька честно носил картошку, но все
исчезало со страшной скоростью, и, сердито роясь в пустом холодильнике,
Митька ворчал, что еда - это мясо, остальное для травоядных), он увел за
собой толпы приятелей и бесконечный телефонный трезвон, и дома стало пусто
и тихо. И даже страшно было мне поначалу.