"Валентин Петрович Катаев. Время, вперед! " - читать интересную книгу автора

красное утопическое солнце.
Ханумов сидел на черепахе. Ермаков задом наперед - на кляче. Ищенко
ехал на велосипеде.
Бригадиры были настолько не похожи на себя, насколько портрет может
быть не похож на оригинал. Однако у Ханумова была пестрая тюбетейка, у
Ермакова - яркий галстук, а у Ищенко - явно босые ноги. И это делало
сходство неопровержимым, как хороший эпитет.
Среди допотопного пейзажа черепаха и кляча выглядели метафорами,
несвоевременно перешедшими из Эзопа или Крылова в новейшую французскую
живопись школы Анри Руссо.
Велосипед - наоборот. Он был допотопен, как литературная деталь,
перенесенная из новеллы Поля Морана в литографию старого энциклопедического
словаря, с видом каменноугольной флоры.
Эти три картинки, резко и наивно написанные клеевой краской на
картоне, были прибиты слишком большими плотничьими гвоздями над входом в
конторку прораба Корнеева.
Наскоро сколоченная из свежих нетесаных досок, конторка стояла
недалеко позади тепляка. Она относилась к тепляку, как шлюпка к океанскому
пароходу.
В конторе щелкали счеты.
Первая смена кончила. Вторая еще не начинала. Задерживали опалубщики.
Ребята из первой и второй смен сидели на бревнах, ругаясь между собой по
поводу картинок.
В Шурином хозяйстве был достаточный запас метафор для определения
самых разнообразных оттенков скорости.
Шура пользовалась ими с беспристрастной точностью аптекаря,
отвешивающего яд для лекарства. Она могла бы взять улитку, могла бы взять
паровоз, телегу, автомобиль, аэроплан, что угодно. Наконец, могла взять
величину отрицательную - рака, который пятится назад, чего, как известно,
настоящие раки никогда не делают.
Однако она, по совести взвесив все показатели за прошлую декаду и
сравнив их со старыми,
- выбрала черепаху, клячу и велосипед.
Это была совершенно справедливая оценка. Но картинки уже восьмой день
кололи сменам глаза. Их меняли слишком редко - раз в декаду. За последние
восемь дней показатели резко изменились. Ханумов на сто двадцать процентов
вырвался вперед. Ищенко отставал. Ермаков обошел Ищенко и догонял Ханумова.
Ханумову уже мерещился паровоз. Ермакову - по крайней мере, автомобиль.
А старые картинки, как назло, висели и висели, наказывая за старые
грехи, и должны были еще висеть два дня.
Худой длинноносый парнишка из ханумовской смены с ненавистью смотрел
на черепаху.
- При чем черепаха? Какая может быть черепаха? - говорил он, тяжело
раздувая ребра. - Какая может быть черепаха?
Он уже скинул брезентовую спецовку и окатился водой, но еще не пришел
в себя после работы. Он сидел, положив острый подбородок на высоко поднятые
острые колени, в розовой ситцевой рубахе с расстегнутыми воротом и
рукавами, с мокрым висящим чубом. Он ежеминутно плевался и облизывал тонкие
розовые губы.
- Выдумали какую-то черепаху!