"Валентин Петрович Катаев. Жена (Повесть)" - читать интересную книгу автора

пушек. Снаряды пролетали высоко над нами. Их регулярный шум был похож на
звук заржавленного флюгера и почти не беспокоил. Изредка немец пускал по
гребню нашей балки одну или две тяжелые мины. Они с отвратительным кряканьем
разрывались, наполняя балку запахом жженого целлулоида. Но это был не
прицельный, а так называемый тревожащий огонь, который - как мы с Ниной
Петровной заметили - никого не тревожил. Далеко по лунному небу иногда
начинали бегать розовые звездочки зениток. Стрекотал вдалеке танк. Но за
всеми этими звуками таилась такая настороженная тишина, что спать совершенно
не было сил. От скуки я часто курил, свертывая толстые папиросы из сухого
табака, который прокалывал бумажку. Огонь спички казался мне громадным, как
костер. Он освещал всю балку. И каждый раз, когда я закуривал, сердитый
голос кричал откуда-то:
- А ну, там, полегче с огоньком. А то здесь все время летает и летает.
Нина Петровна все время ворочалась, не находя себе удобной позы.
Наконец, она села, обхватила колени руками и положила голову на колени.
- Что ж вы не спите? - сказал я. - Спите!
Она повернула руку к луне и посмотрела на большие часы-браслет.
- Ноль часов двадцать две минуты, - сказала она, очень громко зевая. -
Абсолютно не в состоянии заснуть.
- Вам, наверное, неудобно лежать на покатом.
- Я умею спать где угодно. Не в том дело. Но вы представляете, какое у
меня сейчас состояние? У нас нынче июль сорок третьего, а мой муж погиб в
марте сорок второго. Считайте: шестнадцать месяцев. И каждый день я
неотступно думала об одном: когда я наконец увижу его могилу. И вот
завтра... вы понимаете... Может быть, даже нынче... Ох, если бы вы знали,
как это трудно переживать. Места себе не нахожу. Знаете, мы с ним так
чудесно жили, - вдруг сказала Нина Петровна так просто и так доверчиво, как
можно только говорить с полузнакомым человеком в потемках и притом в не
вполне обычных обстоятельствах. - У него был простой, веселый нрав. С ним
было очень легко и приятно жить. На мою долю выпало большое, хотя и недолгое
счастье любить его и быть любимой, - продолжала она, неподвижно глядя прямо
перед собой, как бы сказывая длинную старую сказку. - Он был моим самым
лучшим товарищем, самым любимым, дорогим другом. Он писал мне с войны не
слишком часто, но аккуратно. Эти письма были для меня всем. Я ими дышала.
Каждое письмо подтверждало мне, что он жив. Мне казалось, что без его писем
я умру. И вот эти письма однажды прекратились. Я, конечно, хорошо понимала,
что такое война. Давно, с самых первых ее дней, я приготовилась ко всему
самому худшему. Но когда оно - это самое худшее - случилось, я не поверила -
до того неправдоподобна, противоестественна, чудовищна была мысль, что он
мертв, что его уже не существует на спето. Совсем не существует. Просто нет
и больше не будет. Ни завтра, ни послезавтра - никогда. Ужасаясь и не веря
своим глазам, я прочитала извещение несколько раз подряд. Потом меня
охватило оцепенение. Но сейчас же вслед за оцепенением я почувствовала
потребность немедленной деятельности. Мне казалось, что надо сейчас же, не
теряя ни секунды, куда-то бежать, телеграфировать, писать, ехать, выяснять.
Мне казалось, что я еще могу как-то спасти, вернуть, поправить что-то. И
вместе с тем со всей ужасающей ясностью я понимала, что это непоправимо.


III