"Ив.Касаткин. Тюли-люли (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

раська - катышом на пол.
Лег опять Силашка плашмя на тулуп и немножко поиграл на губах, подда-
вая кулаком в щеку, потом закрыл ладонями глаза и быстро-быстро зарабо-
тал в зад пятками, - это он ныром, без ручек, переплывал речку Крутицу.
Вынырнул, отфыркнулся и глядит: народу уж полна изба! Цакают языками,
головами покачивают, слушая хлипающую бабку. Та уж и костылек с петушьей
головкой уронила на пол. Уперлась крючьями рук о лавку и рассказывает
всем про деда Никиту и про мельницу.
Силашка тоже стал слушать, выдирая пучечками шерсть из тулупа.
Оказалось, деда Никиту смололо вчистую на той самой мельнице, где он
жил и делал муку. По бабкину выходит, что - до-смерти, а тятька сомнева-
ется, говорит: надо съездить, поглядеть надо. Он уж такой: всегда ладит
поперек сказать. Никиту он тятенькой называет, а Никита настоящий дед.
Даже пахло от него всегда дедом.

---------------

Этот Никита подпоясывался ниже пупа, а у пояса медный гребешок носил.
Борода у него до глаз, завитушчатая. Когда, бывало, принимался резать из
дерева петушков и человечков, то шевелил и бородой и бровями, а деревяш-
ку упирал в крутую грудь и шибко сопел. Брови у него свислые, как усы, и
везде у него волосья растут - и в носу, и в ушах. Из прорехи на груди
тоже выпирали густые волосы, и Силашке иногда думалось: а вдруг это сов-
сем и не дед, а медведь, только рубаху на него надели да подпоясали...
Приходил он с мельницы больше в праздники и выпивал со стариками.
Выпьет и почнет чудесить. Сядет на пол, расшеперится во всю избу, и да-
вай тянуться на палках, так что в руках у него трещит и палки ломаются.
Молодых через голову шутя побрасывал. А то схватится с охочими бороться,
тогда уж убирай и столы и посуду... А то всех в конюшню поведет, мерина
подымать. Подлезет под мерина спиной, раскорячит этак ноги, понапружит-
ся, да и подымет... Вздымет и держит, сколь надо. Налитые глаза из-под
бровей выкатит, ворочает ими: мол, видели?..
Против него не тягайся. Веселый был, Никита-то, плясать любил.
Почнет вывертывать ногами такие кренделя, что народ впокатущую на
лавки валится. А дед осатанеет, да того пуще! Где руки, где ноги, не
разберешь, волосы дыбом, как у лешака...
- Закоклячива-ай! - рявкнет гармонисту. - Отдирай: примерзло!..
Бабка Марья, бывало, глядит-глядит, да как избоченится, подожмет этак
губы, дернет плечом - и выплывет, взмахивая платочком, и пойдет вкруг
деда причекотывать и носком, и пяткой... Ну, тут уж дед схватится прямо
за голову, да в присядку! И руками и ногами отпихивается от бабки, а
сам: ух! ух!.. Вся изба в тряс идет, даже горшки на полках подпрыгивают.
С деда уж пар валит. Хлопнется на лавку. Выхлестнет в себя ковш браги,
да еще ковш, и скажет:
- Будя-а...
А к концу гостьбища тяжелел. Навалившись грудью, возил по столу боро-
дой и ржавленым скрипучим голосом тянул всегда одну и ту же песню: про
белы-снега. Песня эта была такая длинная, что он и в поле никогда не ус-
певал допеть ее, когда бабка вела его домой, - в Дрыкино.