"Адольфо Касарес. Дневник войны со свиньями " - читать интересную книгу автора

напротив площади Лас-Эрас. Словечко "мальчики", ими употреблявшееся, отнюдь
не указывало на смутное, подсознательное желание слыть молодыми, как уверял
Исидорито, сын Видаля, - это просто следствие того, что когда-то все они
были молоды и вполне оправданно называли себя так. Исидорито, который слова
не скажет, не посоветовавшись с некоей докторшей, качает головой и
предпочитает не спорить, как бы предоставляя отцу самому разбираться в
собственных ложных аргументах. Его нежелание спорить Видаль оправдывает.
Разговаривая, друг друга не поймешь. Мы понимаем друг друга и приходим к
согласию "за" или "против" чего-либо, как стая собак, которая нападает или
отгоняет случайного врага. Например, все они - Видаль, если не забывался,
избегал говорить "мальчики" - за игрой в труко убивали время и развлекались
не потому, что специально сговорились или настроились, но в силу привычки и
благодаря ей. Они привыкли к этому часу, месту, к фернету, к этим картам, к
этим лицам, к материалу и цвету костюмов, так что Для их компании
исключалась всякая неожиданность. Доказательство? Ну, например, если
Нестор - друзья в шутку произносили "Нестор" на французский лад,
грассируя, - начинал говорить, что он что-то забыл, Джими, которого за
живость и находчивость называли Конферансье, заканчивал за него фразу
словами:
- Ну да, забыл начистоту.
А Данте Ревора еще раз припечатывал:
- Стало быть, ты забыл начистоту. Напрасно Нестор, с его по-юношески
румяным лицом, круглыми, как у петуха, глазами и манерой всегда говорить
очень серьезно, уверял, что эта-де оговорка у него со времен его
невообразимо далекого детства, да так и осталась... Его не слушали. И тем
более не слушали, когда он приводил в пример Данте, упорно произносившего
"мермелад" вместо "мармелад", причем никто не отказывал ему в уважении как
человеку образованному.
Поскольку вечер 25 июня приобретает в дальнейших воспоминаниях черты
некоего сна, даже кошмара, здесь необходимо отметить все конкретные
подробности. Первое, что мне приходит на ум, это то, что Видаль проиграл все
партии. Ничего удивительного в этом не было, так как в другой команде играли
Джими, человек без совести и хитрец первостатейный (Видаль иногда его
спрашивал, не продал ли он свою душу, как Фауст), и Лусио Аревало,
победитель многих чемпионатов по труко в кафе "Ла Палома" на улице Санта-Фе,
да еще Леандро Рей по кличке Толстяк. Рей, булочник, выделялся среди
мальчиков тем, что еще не был пенсионером и был испанцем. Хотя три его
дочки, снедаемые властолюбием, допекали его, чтобы он отошел от дел и лучше
посиживал с друзьями на солнышке на площади Лас-Эрас, старик упорно не
оставлял своего места у кассы. Черствый эгоист, трясущийся над своими
деньгами, опасный в делах и в картах, Рей вызывал раздражение у друзей лишь
одним небольшим недостатком: когда он ел, будь то сыр или арахис, поданные с
фернетом, он не скрывал своей обжорливости. Видаль говорил: "Меня мутит от
отвращения, я желаю ему смерти". Аревало, бывший журналист, когда-то
поставлявший театральную хронику в агентство, связанное с провинциальными
газетами, был среди них самым образованным. Хотя он не отличался
красноречием или блестящим остроумием, ему случалось скромно и к месту
ввернуть словечко с истинно креольской иронией, которая заставляла забыть о
его безобразии. Безобразие это усугубляла возраставшая с годами
неопрятность. Плохо выбритое лицо, нечистые стекла очков, прилипший к нижней