"Алехо Карпентьер. Век просвещения " - читать интересную книгу автора

навигационный прибор. Теперь вокруг нее уже не развевались стяги, не слышна
была барабанная дробь и клики толпы; она не ведала ни волнения, ни гнева, ни
слез, ни опьянения тех людей, что окружали ее там наподобие хора античной
трагедии, когда скрипели колеса тележек, катившихся к одному и тому же
месту, и ритмично били барабаны. Теперь Машина, точно дверь, открытая в
ночь, одиноко возвышалась над резною фигурой, укрепленной на носу корабля, и
ее освещали отблески широкого косого лезвия, а деревянный каркас, казалось,
обрамлял звездную панораму. Волны быстро набегали и расступались, они лизали
корпус судна, а потом сходились за кормою с таким долгим и мерным рокотом,
что он постепенно начинал походить на безмолвие, вернее, на то, что человек
именует безмолвием, когда не слышит звуков, похожих на звуки его собственной
речи. То было живое, трепещущее и размеренное безмолвие, которое пока еще не
стало безмолвием людей, обреченных и застывших от ужаса... Когда косое
лезвие вдруг со свистом обрушилось вниз и горизонтальная перекладина ясно
обозначилась, точно дверная притолока над боковыми стойками, Облеченный
Властью человек, рука которого привела механизм в действие, проворчал сквозь
зубы: "Надо уберечь ее от морской соли". И он затянул зловещую Дверь большим
просмоленным полотном, которое было наброшено на нее сверху. Ветер принес
запахи земли - перегноя, навоза, колосьев, древесной смолы, он принес их с
острова, несколько веков назад поручившего себя покровительству пресвятой
девы Гваделупы: в Касересе (в Эстремадуре) и в Тепейаке (в Америке) она
возносила свой силуэт над полумесяцем, который держал в руке архангел.
Позади осталась юность с ее милыми сердцу картинами, которые ныне - три
года спустя - казались мне столь же далекими, сколь далеким казалось мне
слабое и бессильное существо, каким я был до того, как однажды вечером к нам
в дом под грохот дверных молотков вошел Незнакомец; и таким же далеким
казался мне теперь этот свидетель великих событий, который некогда был
вожатым, светочем, а ныне превратился в угрюмого человека, облеченного
властью; перегнувшись через борт, он погрузился в раздумье возле черного
прямоугольника, прикрытого защитным чехлом и раскачивавшегося в такт волнам,
точно стрелка зловещих весов... Вода порою освещалась от блеска рыбьей чешуи
или проплывавшего мимо венка из саргассовых водорослей.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Душеприказчик позади него все говорил и говорил; скорбным тоном он
описывал заупокойную службу, рассказывал о том, кто нес крест в похоронной
процессии, о том, какие собрали пожертвования, вспоминал об одеждах и
больших восковых свечах, о цветах и покровах, о реквиеме - один, мол, пришел
на похороны в парадном мундире, другой плакал, а третий сказал, что мы из
праха возникли и в прах обратимся, - однако мысль о смерти не вызывала
должной скорби здесь, на борту суденышка, которое рассекало волны бухты под
палящим дневным солнцем: лучи его поблескивали на гребне каждой волны, пена
и водяные брызги ослепляли, солнце настигало и на открытой палубе, и под
парусиновым навесом; оно лезло в глаза, проникало во все поры тела и
нестерпимо жгло руки, искавшие покоя на фальшборте. Завернувшись в наспех
сшитый траурный плащ, еще пахнувший краской, молодой человек обозревал
город: в этот час, когда тени предметов, отражавших солнце, становились