"Лазарь Кармен. Река вскрылась" - читать интересную книгу авторахолод, - и он являлся лучшим выразителем их.
Он выносил наружу все слезы, все язвы, все горе, накопившееся веками, и требовал возмездия, требовал суда. Голос его, громкий, не устающий, вырывался точно из глубочайших недр земли. "Кто он?" Его вскормила и вспоила сухой грудью нужда, и теперь, когда все поднялось и зашевелилось, она выслала его на трибуну. Сотни тысяч рук обездоленных матерей выставили его своим защитником и благословили его на борьбу. - Товарищи, - гремел он и протыкал раскаленный воздух, точно невидимого врага, крепко сжатым кулаком, - заявим, что нам не нужна эта Дума! Заявим, что мы не признаем ее представителей! Представители ее - самозванцы, потому что мы, народ, не уполномачивали их! Товарищи! Настало время!.. По залу заходили волны. Оратор завладел публикой; она срослась с ним, и, когда он кончил, она разразилась бешеным ураганом. III На кафедре среди социал-демократов произошло движение. Оратор замешался в их кучку, как карта, и его место занял другой - тоже юноша-рабочий. И с кафедры полилась новая речь, такая же сильная, как первая, хотя и менее страстная. его несколько рассеянно, но скоро свыклась с ним и срослась, как и с первым. Иван не верил своим глазам. Да неужели он в России и кругом все рабочие, русские рабочие? Оглядывая публику, Иван заметил много молодых и пожилых женщин. Рабочие пришли не одни - вместе с женами и дочерьми. Рядом с ним стояла маленькая женщина в черном пальто, с мужниного, вероятно, плеча, с желтым, болезненным лицом и блестящими, глубоко запрятанными глазами. Голова ее была обмотана черным платком. Вытянувшись на цыпочках и полуоткрыв рот, она жадно ловила каждое слово. Когда он коснулся вампиров, высасывающих кровь и соки, болезненное лицо ее передернулось и глаза блеснули злым блеском. Она вытянула высоко над головой руки, захлопала в ладоши и крикнула на весь зал: - Верно! Иван открывал в толпе железнодорожников то белый передник приказчика "сливочной" или лабаза, то пестрый галстук и щегольские воротнички приказчика-гостинодворца, то погон вольноопределяющегося, то широкую спину крючника. Вид этого моря людей опьянил его, и желание говорить захватило его с еще большей страстностью. Он никогда не говорил перед такой громадной аудиторией. Ему безумно хотелось встать на эту ярко освещенную кафедру, двинуть сверху живые волны и сказать, что он, русский эмигрант, переживает. |
|
|